Александр Щелоков - Переворот [сборник]

— Разве у общества, у цивилизации не иные законы, чем у дикой природы?

— В этом нас долгое время старались убедить. Хамсе говорили, что она и есть правящая сила моря, его гегемон. Хамса в это уверовала. Стала требовать себе благ и привилегий, которые ей природой не отмерены. Что вышло? Думаете, шахтерские забастовки помогли шахтерам сравняться с предпринимателями? Получить жилье? Обрести социальное благополучие? Нисколько. Все их трепыхания играли на руку только интересам акул. Чем больше сил теряет хамса в попытке скрыться от хищного окуня, тем проще для хищника слопать весь косяк.

— Что же тогда дал обществу переворот, совершенный в годы перестройки?

— Он восстановил естественные законы на нашей земле. Каждый оказался в своей экологической нише: волк будет жрать баранов, бараны — жрать сено.

— Печально, но что-то в вашей теории есть реальное.

— Только что-то? В ней реально все.

— Значит, социализм — это мечта практически недостижимая?

— Вполне достижимая. Когда Земля начнет угасать, когда люди поймут, что цивилизация с ее неумеренными аппетитами постоянно возрастающих потребностей догорает и что человечество может выжить только по правилам муравейника: кто не работает, тот не ест. Настанет социализм. Уравнительный, полный ограничений и запретов. Только кто-то подумает: хочу собственную машину, его посадят на кол. И настанет порядок, против которого сегодня выступают даже те, кому наш бедный, уравнительный строй что-то сулил и давал.

— Почему же народ выступил против социализма так резко и нетерпимо?

— Вы не правы. Что обещали демагоги типа Горбачева? Обещали: «больше социализма, больше демократии». И общество верило: именно к этому стремится правительство.

— Как вы думаете, есть у Горбачева шанс вернуться?

— Дорогой мой! Вы знаете случаи, когда бы на Руси покойников носили назад с погоста?

— Какой же выход вы видите в нынешней ситуации, Гарегин Тигранович? Когда страна раздрызгана, разорвана, больше того, трагически унижена демократической бесправностью? Насколько я понимаю, Елкин и его команда выборов не допустят. Они попытаются установить диктатуру.

— Да, это возможно. Однако я думаю, есть силы, которые будут противодействовать.

— Кто?! Какие силы?! — Синицын даже не пытался скрывать свой скептицизм. — Кто сумеет остановить медведя с красными глазами?

— Военные, — сказал полковник и пристукнул кулаком по столу. — Нужен военный переворот и военная диктатура. Власть должна перейти в чистые руки.

— У военных чистые руки?! Да вы что?! У Хрычева они в крови и дерьме.

— Неверное обобщение, — спокойно парировал полковник. — Оно, между прочим, задевает и вашего покорного слугу…

— Простите, я не подумал…

— Я не обижен, это так, кстати. Что касается военных, те, у кого руки в крови и дерьме, на переворот не пойдут. Переворот в обществе начнется с переворота в армии. С восстания людей чести против тех, кто погряз в коррупции.

— Признаться, Гарегин Тигранович, я боюсь диктатуры военных. Они не допустят демократии…

— А вы, Валерий Алексеевич, уверены, что сейчас у нас в стране демократия? Если так, то глубоко ошибаетесь.

— Ко всему военные — это война, — упрямо твердил биолог.

— Война, дорогой, это продолжение политики иными, вооруженными методами. Так? Тогда надо помнить, что все войны — дело рук политиков и дипломатов. Военные поливают своей кровью землю и дожинают кровавые плоды бездарности своих правителей. Военные знают цену миру куда лучше, чем те, кто нами сегодня правит.

В ту ночь, несмотря на усталость, Синицын долго не мог уснуть. В который уже раз за последнее время он прикасался к словам «диктатор» и «диктатура». Не значило ли это, что общество уже в самом деле готово принять нового, твердого властителя, который будет честен в обещаниях навести в стране порядок, обеспечить законность и уверенность в завтрашнем дне?

Крымов позвонил Штанько около полуночи.

— Вася, привет! Я тебя не разбудил?

Полковник сразу узнал голос старого товарища по бригаде спецназа.

— Привет, мой генерал! Я — сова. Мне в такое время не спать только в пользу. Вот если ты мне в двенадцать дня брякнешь…

— Пошлешь?

— Тебя? Скорее нет, но радости от звонка не испытаю.

— Можно я к тебе подскочу?

— Валяй, только прошу — без мигалки. Иначе ты мне репутацию у соседей подмочишь. Я гражданин законопослушный, тихий и вдруг…

— Договорились. Приеду тихо. Ты все в той же берлоге?