Аркадий Адамов: Черная моль (сборник)

Лет пятнадцать назад в Москве появился убийца, редкий по своей садистской жестокости. Он обходил днем дома, представляясь работником Мосгаза, и если в квартире оказывался один ребенок, то убивал его и грабил квартиру. Подобные преступления он совершил и в Иванове.

С точки зрения чисто профессиональной, розыскной, случай этот был весьма трудным. С самого начала стало очевидным, что это «гастролер», что в Москве у него преступных связей нет, что выбор жертв случаен, что он неизвестно откуда приехал, ибо ни в одном городе до этого не было зарегистрировано подобных преступлений, и в любой момент может исчезнуть. Кроме того, было ясно, что преступник необычайно опасен, ибо в случайных квартирах, которые он грабил, добыча была невелика, он быстро оказывался снова на мели, и звериный инстинкт гнал его на новое преступление. Удалось составить весьма удачный фоторобот, ибо преступника видели во многих квартирах, где ему открывали взрослые. Наконец было решено оповестить о преступнике население города. И он попался, не мог не попасться. Главную роль здесь, естественно, сыграли работники милиции. Я видел, как они работали в те дни, ощутил небывалую тревогу, которой они были охвачены, и ту меру ответственности, которая легла на их плечи, – гибли дети, погибла женщина…

Наконец его схватили. И первый допрос. Я присутствовал на нем. Кто же сидел перед нами? Он был, оказывается, актер, нет, – актеришка, бездарный, пошлый и, как обычно в таких случаях, с бешеным самомнением и честолюбием. Вот тогда он и кричал, наливаясь кровью: «Они погубили мой талант!.. Я не прощу им это!..» Он, как всегда, старался играть на публику. Но на этот раз перед ним была не та публика. Да и вообще играть он не умел.

И я пытался вместе с опытнейшими следователями, а затем и судьями разобраться, понять, откуда он взялся, кто и что его сделало таким. Помнится, я даже написал статью именно на эту тему, но, к сожалению, мне тогда «перебежал дорогу» один легкомысленный и честолюбивый журналист, ему важнее была минутная сенсация, к которой он оказался бы причастным, чем серьезный разговор на нешуточную тему. И разговора тогда не вышло.

Но страшная история эта, естественно, отложилась у меня в записках, в памяти, а потом, уже в измененном виде конечно, попала в роман. Но главное в ней я сохранил.

Кто же все-таки был этот человек, как возник? Пойдем вначале по первому и привычному кругу причин. Семья. Отец работал в артели снабженцем. Ничего предосудительного? Конечно. Но судимость за хищение? Мать не работала. Тоже, казалось бы, ничего страшного в этом нет. Но приводы в милицию за спекуляцию на рынке? Какие разговоры вели эти люди при сыне, каков был круг их забот и дел, вкусов и интересов, наконец, знакомств? Ну, а круг его друзей? О, это были явные подонки, иначе откуда бы взяться бесконечным ресторанным попойкам, стойкому нежеланию учиться и, наконец, первой судимости, в семнадцать лет, еще в его бытность в музыкальном училище (у мальчика обнаружился голос), когда он в компании с этими самыми друзьями совершил кражу из клуба. Вот какое было у него окружение, точнее, вот какое окружение он себе нашел. Но и дома, и среди дружков он непрестанно слышал о своих способностях, гениальных, конечно, способностях, и блестящем будущем, которое его ждет, и упивался этим. А потом – театр в среднем, областном городе и очевидная для всех, явная неодарен-ность, жалкий голосок, жалкий талантишко и стойкое нежелание работать. При этом немыслимые претензии, чудовищное самомнение. И развивается, растет в нем ущемленное, болезненное чувство презрения к окружающим, злобной неудовлетворенности. Ему конечно же не дают ролей, на которые он претендует. Так, только терпят «на выходах». И он вопит, что убьет директора театра, убьет главного режиссера. Может быть, тогда это выглядело как заурядная истерика? А его тяга к оружию, к ножам, топорам, при истерическом, разнузданном характере? Как блажь, чудачество? Кстати, топором он потом и убивал.

Но все-таки, все-таки от попоек, мелких краж, истерик, безудержного хвастовства и угроз – к таким страшным, бесчеловечным преступлениям – одному, другому, третьему, четвертому… Согласитесь, здесь должно было наличествовать что-то еще, какая-то подоснова, какой-то неисследованный пласт причин. Вера в свою исключительность, гениальность, искренняя, фанатичная вера? Полная атрофия жалости, сострадания к людям? Нулевая привычка к труду? Как один человек мне сказал: «Полчаса в год, больше я не выдерживаю». Все это было в полной мере представлено в нем. И все-таки явно неблагоприятные условия и обстоятельства, в которых он воспитывался, очевидно развили, а не подавили в нем что-то глубинное и страшное, что, конечно под влиянием благоприятных условий, в другом «нравственном климате», возможно, было бы подавлено. Но никто ему ничего не искал, он с самого начала попал «не туда», а дальше уже активно искал то, что ему хотелось…