Николай Леонов - Шакалы. Роман

— Супруга неважно себя чувствует, — сказал Горстков. Не сыщику, простому обывателю было понятно, что Нина Дмитриевна видеть гостей не хочет.

Привыкший ко всему, Гуров согласно кивнул. Мария глянула на хозяина насмешливо, осталась на пороге, спросила:

— Юлия у себя? Я пройду к девочке, вы, мужчины, решайте свои мировые проблемы. — И позвонила в соседнюю квартиру.

Гуров прикрыл входную дверь, прошел в кабинет, подождал, пока хозяин займет свое кресло, сел напротив.

— Вижу, не все в порядке в Королевстве Датском. А в чем, собственно, дело? Юлия в безопасности и здорова, я выполнил свои обязанности. — Гуров переставил пепельницу и закурил.

Он с уважением, но внутренне с некоторой насмешкой смотрел на финансиста. Удивительно, люди сами совершают ошибки, от наемной силы требуют ошибки исправлять, если чужие поступки непонятны, то терпеть и ждать разъяснений не желают, сразу негодуют. Верно говорят, власть портит даже лучших.

— Согласен, Лев Иванович, вы свои обязательства выполнили, я не могу иметь к вам претензий, — тщательно подбирая слова, ответил Горстков. — У нас была больная, вконец запутавшаяся, но близкая, родная девочка. Сегодня в соседней квартире живет здоровая, можно сказать, целеустремленная, но чужая девушка. Вы не виноваты, но объективно перемены произошли в результате вашего вмешательства.

— Глупости. Некий ваш «доброжелатель» разъяснил Юлии, что она не родная ваша дочь. У девушки крутой характер, вы сейчас имеете реакцию человека, выяснившего, что его всю жизнь обманывали. Юлия не может понять, почему любимые мама с папой не сказали любимой дочери правду о ее рождении. Я, кстати, вашего поведения тоже понять не могу. Извините.

— Возможно, я виноват…

— Вы точно виноваты, Юрий Карлович, — перебил Гуров. — Глупо изрекать избитые истины, однако только ложь многолика, истина едина. Ее можно лишь повторять или молчать. Признаться, уважаемый магнат, вы мне изрядно надоели. Хотя, если бы не ваши деньги, мы бы, возможно, и не вышли на крайне опасных людей… Хотя за ваши деньги мы спасали и лично вас…

— Вы много себе позволяете! — Горстков поднялся, уперся ладонями о стол, навис над ним могучим телом.

— Есть немного, устал, понимаете ли, потому говорю лишнее. Выпить не дадите?

— Что? — Горстков сначала не понял, затем прошел к бару, распахнул: — Угощайтесь!

Хлопнула входная дверь, застучали каблучки, раздался звонкий девичий голос: «Мама!»

Дверь в кабинет открылась, и вошла Мария.

— Юрий Карлович, вас зовут.

Горстков смотрел удивленно, его потряс оживленный голос дочери, он молча вышел из кабинета.

— Я всегда отказывалась от розовых ролей, — сказала Мария, подходя к открытому бару. — Если герой абсолютно положительный, играть совершенно нечего. Я сейчас чувствую себя так, словно выкупалась в сладком сиропе, ко мне прилипнуть можно. Слушай, Гуров, давай сотворим какой-нибудь скандальчик!

— Выпьем и потихоньку смотаемся. — Гуров плеснул в два бокала, протянул Марии вазочку с орешками.

Выпить они успели, а смотаться — нет, дверь распахнулась, в кабинет шагнул Горстков, мимо него проскочили мать и дочь.

— Стоп! — Гуров выставил ладони. — У меня повреждена спина, меня обнимать нельзя.

— Почему вы не сказали сразу? — Горстков прошел к своему столу, держа в руках бумаги, которые Мария по просьбе Гурова передала Юлии.

— Я же вам объяснил, Юрий Карлович, — Гуров закурил, выпустил кольцо дыма, как бы загораживаясь от возбужденных женщин. — Я устал от вас, от чувства обязанности, не умею работать по найму. А расследование, — он указал на бумаги, которые, надев очки, перечитывал Горстков, — провел не я, а другой сотрудник. Он получал от вас зарплату, все в расчете и довольны.

— Не прибедняйтесь, Лев Иванович, — басил Горстков. — Где и что конкретно искать, подсказали именно вы.

— Я, я! — раздраженно ответил Гуров. — Чтобы у меня все дела были такие сложные, как ваше. Не надо быть сыщиком, достаточно иметь нормальное зрение. Юлия, подойди к маме, прижмись к ней щекой.

Юлия обняла мать, прижалась, повернулась к мужчинам.

— Похожи, — растерянно произнес Горстков.

— Просто одно лицо! — фыркнула Мария. — Глаза и подбородок от отца, в остальном маменька. Чего вы волну подняли? Жизнь с родной дочерью прожили, в тайны играли. Разыграй подобную мелодраму в театре, публика свистеть будет.

— Но нам в роддоме категорически объявили, что наш ребенок умер, могут предложить чужого, — несколько смущаясь, произнес Горстков.