Владимир Мильчаков - Таких щадить нельзя

А вот усадьба Севастьяна Парамоновича и в самом деле напоминала отгородившийся от мира скит. Земляная стена-дувал, огораживающая его усадьбу, была наполовину выше обычной. По верху стены были вмазаны осколки битого стекла, остро обрезанные жестянки и куски колючей проволоки. Попробуй лихой человек перебраться через эту стену — до самой смерти не забудет он предусмотрительности Севастьяна Парамоновича.

Под стать стене и пес, охранявший усадьбу. Огромная киргизская овчарка, с обрезанными для злобности ушами, рычала не только на входивших во двор, но даже и на тех, кто проходил мимо калитки.

Непрошеных гостей Севастьян Парамонович встретил неприветливо. Хотя все прибывшие с Иваном Федоровичем были одеты в обычные пиджаки и брюки навыпуск, Коновалов сразу же понял, что это за люди. Отворив калитку, он остановился в ней и недружелюбно спросил:

— Чего надо? Отец за сына — не ответчик. Аркашку забрали — вся в доме перевернули, баранов искали, а теперь снова за баранами пришли.

— Нет, — ответил Голубкин, — не за баранами, я за вами.

— Зачем я вам понадобился? — нахмурился Коновалов. — Я к тому делу касательства не имел.

— Все может быть, Севастьян Парамонович, — улыбнулся Голубкин. — А вот не узнавать старых знакомых не годится. И двери загораживать не стоит. Невежливо, а главное бесполезно.

— Не знаю я вас, — хмуро ответил Коновалов, не отходя, однако, от калитки. — И чего скалитесь? Дело говорите.

— Неужели не узнали Ванюшку Голубкина? — весело рассмеялся Иван Федорович. — Ну, того, которого ваш дружок Самылкин чуть на тот свет не отправил.

При упоминании фамилии Самылкина Коновалов вздрогнул и, протестующе подняв руки, попятился от калитки. Голубкину даже показалось, что он слегка побледнел.

— Господь с вами! — скороговоркой зачастил Коновалов. — Разве узнаешь через столько-то лет. Я и Игнашку, почитай, уж лет двадцать пять не видел.

— Ну, а врать зачем? — резко проговорил Голубкин, входя в калитку. — Игнашку Самылкина вы видели совсем недавно. Дельце с ним не одно обделали и даже барахлишко его у себя спрятали.

— Господи! Воля твоя! — воскликнул Коновалов. — Да за что такая напасть? Я откуда вы такое взяли, товарищ, извиняюсь, гражданин начальник? Игнашку я и видеть не видывал, и слыхом не слыхивал. Клевета это.

— А это все подтвердит вам сам Самылкин, — прервал причитания Коновалова Голубкин и приказал Кариеву: — Обыскать!

При обыске в карманах у Коновалова ничего не нашли.

— Что ж, пойдемте в дом, — сказал Голубкин. — Веди, хозяин. Показывай свои хоромы.

В сопровождении Коновалова работники уголовного розыска вошли в дом, оставив во дворе двух милиционеров.

В трехкомнатном домике Коновалова все блестело: блестели недавно покрашенные полы, спинки и шарики никелированных кроватей, новая, словно только что из магазина, мебель, чисто протертые стекла окон, и особенно киоты множества икон в передних углах каждой комнаты. Даже разостланные на полу домотканые половики и те, казалось, тускло поблескивали. Видно было, что чистота пола и новизна вещей являются предметом особых забот хозяев дома.

— Что это, — огляделся Голубкин, когда все вошли в залу, — дом у вас словно бы и нежилой? Все новое, как на выставке.

— Некому у нас в горницах-то гваздать, — хмуро ответил Коновалов. — Мы со старухой все больше в кухне. Там и едим, там и спим.

Жена Коновалова, маленькая сухонькая женщина, выскочила навстречу посетителям, с испугом посмотрела из мужа и юркнула обратно в кухню. С виду, по одежде, она походила на нищенку, но никак, не на хозяйку трехкомнатного дома и обширной усадьбы с садом.

— В черном теле держишь ты свою жену, Севастьян Парамонович, — попенял Коновалову Голубкин. — Что она у тебя такая?

— Какая?

— Да одета очень уж неприглядно, словно побирушка.

— По мере сил своих и заработков одеваю, — недовольно ответил Коновалов. — Не с чего нам в бархаты-то да шелка одеваться, да и не для чего.

Кариев с недоумением поглядывал на Ивана Федоровича. Молодого лейтенанта удивляло отношение полковника к Коновалову. Если смотреть на них со стороны, то могло показаться, что разговаривают не враги, не противники, а дружелюбно настроенные друг к другу люди. Кретов, больше, чем Кариев, знающий Голубкина, шепнул своему товарищу:

— Полковник нервничает.

— Почему ты так думаешь?

— Видно. Приглядывайся, сам поймешь.

— Из-за чего ему нервничать? — не понял друга Кариев.