Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]

Он достал из верхнего кармана пиджака визитную карточку и прислонил ее к моему стакану.

— Если вам что-либо понадобится, я к вашим услугам, месье Руа!

Не дожидаясь ответа, он слегка кивнул и направился к двери. Я остался сидеть как истукан, с ужасом глядя на прямоугольник визитки, казавшийся мне стеной, у которой меня запросто могут расстрелять.

На следующий день я накупил газет и принялся их изучать, со страхом ожидая обнаружить отклик на мое возвращение в Париж. Ни один журналист на упустит подобной сенсации. Всю ночь я сочинял статью, которую мой неожиданный знакомый мог бы написать, даже придумал для нее заголовок: «Писатель Жан-Франсуа Руа, заочно приговоренный к смертной казни, скрывается в Париже под фальшивым именем и фальшивой внешностью».

Но ничего подобного в газетах я не нашел. Медина оказался честным игроком и сдержал свое слово. Я почувствовал, как отступает страх и на смену ему приходит чувство покоя. Я был счастлив от сознания, что у меня появился союзник. Тринадцать лет, находясь в изгнании, я мечтал о Франции, о Париже. Ностальгия была столь велика, что не раз приходила мысль отдаться в руки правосудия, которого я, впрочем, не слишком и опасался. Ветер переменился, и я мог смело рассчитывать на то, что смертная казнь обернется в худшем случае несколькими годами тюрьмы. Страшно было другое. Оставались люди, для которых приговор обжалованию не подлежал. Эти люди обладали отличной памятью и завидным терпением. Думая обо мне, они регулярно смазывали свои пистолеты…

Я решил смиренно нести свой крест, скромно существуя на те средства, которые сумел вывезти. Когда они подошли к концу, я понял: если мне дорога жизнь, я должен возвращаться на родину. Это выглядело парадоксально, ведь во Франции меня подстерегала смертельная опасность. Но лишь там я мог заниматься своим ремеслом, без которого жизнь теряла всякий смысл.

И тогда я отважился на авантюру. Липовое лицо, липовые документы. Несколько тысяч франков в кармане. И все.

Через два дня по возвращении во Францию я понял, что это мало. В редакции я появиться не мог, так как слишком многие меня хорошо знали. По почте статьи в газету не посылают, если не хотят, чтобы материал увидел свет под чужим именем. Мне оставалось одно: писать книгу, закамуфлировав, насколько это возможно, свой стиль. Но для написания романа необходимо время. У меня сохранились кое-какие записи, которые я делал в годы изгнания, но среди них не было ничего, что представляло бы коммерческий интерес.

Я чувствовал себя не в своей тарелке из-за своей мерзкой хари, к которой никак не мог привыкнуть. Да и Париж оказался совсем не тем Парижем, который я оставил тринадцать лет назад. Я, как злоумышленник, бродил по улицам некогда столь любимого города, тщетно пытаясь отыскать тени и следы моей ушедшей молодости.

Отчаяние грызло меня, как сифилис. Я был болен прошлым, которое оказалось «прошлым» в буквальном смысле этого слова, то есть прошло навсегда, ибо ничто меня с ним больше не связывало. Начать жизнь сначала у меня не хватало мужества. Больше всего я страдал от отсутствия друга… Человека, с которым мог бы говорить, быть самим собой, рассказывать о себе, облегчать душу. Люди не созданы для одиночества. Оно нас опустошает и сводит с ума. Пустота влечет за собой пустоту!

На следующий день после той странной встречи я понял, что произошло нечто важное, способное оказать влияние на всю мою последующую жизнь. Размышляя об этом, я непрерывно вертел в руках визитную карточку, пока она не стала мятой и грязной. Имя, напечатанное на ней черными и блестящими, как навозные мухи, буквами, действовало на меня гипнотизирующе: «Фердинанд Медина, журналист, улица Тийоль, Сен-Клу, 8. Тел: Молитор 16–61».

Я непроизвольно водил указательным пальцем по выступающим буквам, словно рассчитывал, что это прикосновение поможет мне получить сведения о незнакомце из кафе.

Друг он или враг? Я вызывал в памяти бледное лицо Медины. Сколько я ни рылся в своих воспоминаниях, не мог припомнить, чтобы встречался с ним раньше. Правда, в редакцию «Пари-Франс» я обычно врывался, как смерч, и устремлялся без приглашения прямо к директору или главному редактору. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я не обратил внимания на какого-то стажера. В то время ему было семнадцать лет, а теперь этот мальчик превратился в мужчину, которого достаточно потрепала жизнь.

Нет ли скрытого подвоха в его вчерашнем поведении? С какой стати он сделал мне этот королевский подарок, ведь иначе и не назовешь его отказ воспользоваться подобной информацией. Может, из гуманных соображений? Честно говоря, я не слишком верил в великодушие журналистов. Само ремесло требует от человека отказа от благородных и рыцарских чувств. Значение имеют лишь размер букв, которыми будет набран на первой странице газеты заголовок материала, да количество строк самой статьи. А может быть, этот человек работает в вечерней газете, которая появится лишь после обеда, во второй половине дня?