Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]

Люсия задумалась.

— Ну что ж, давай попробуем.

Мое предложение оказалось гениальным. Все пошло как по маслу.

Актерский талант Люсии не имел себе равных. Она была непревзойденным интерпретатором абсолютно любой роли, даже роли подростка.

В следующей сцене меня должны были снимать со спины. О какой игре тут можно, казалось бы, говорить? Люсия же и здесь смогла изобрести столько актерских наворотов, что я был просто потрясен. Это и безвольно повисшая рука, по которой периодически пробегала судорога, это и голова, которая втягивалась в плечи, словно боялась звука телевизора. Я по-настоящему понял чувства моего героя, находящегося между двух огней, его ужас перед малейшей искрой, способной испепелить счастье любимого отца, когда Люсия поднялась со стула и направилась к двери. Она являла собой само напряжение и предчувствие беды.

— Спасибо, Люсия. Я все понял.

Мой страх испарился. Гений и темперамент Люсии работали за меня. Сцена была снята с первого раза. Еще один дубль сделали для страховки.

— Прекрасно! — одобрила Люсия. — Ты ухватил правильную интонацию, малыш.

На этот раз звукооператор не косил на меня ехидным глазом.

Так мы и работали. Изобретенная система действовала безотказно. Люсия придумывала роль и играла, а я, оказавшись способным имитатором, повторял ее жесты, мимику, движение. Подлинным исполнителем, несомненно, была она. То, что я делал, относилось к истинному искусству так же, как и любимые детьми альбомы для раскрашивания.

За первую неделю съемок Люсия превратилась для меня в божество, наделенное всеми возможными добродетелями. Я старательно копировал ее игру, радуясь, что мне выпало счастье оказаться инструментом в ее умелых руках. Совместная работа продемонстрировала неограниченные возможности ее таланта гораздо полнее, чем все виденные мною фильмы. Люсия работала скрупулезно и собранно, как акробат, выполняющий опасный номер. Команда Люсии, покоренная авторитетом и убежденностью знаменитой женщины, сумевшей с лихвой доказать справедливость своей громкой славы, трудилась с четкостью хорошо отлаженного механизма.

Вечером, после очередного съемочного дня мы шли в монтажную и просматривали материал, отснятый накануне. Мне безумно нравилось глядеть на себя со стороны. Технический персонал поздравлял меня и осыпал хвалебными эпитетами, называя потрясающим, восхитительным, необыкновенным, сенсационным. Я тоже был весьма доволен своей работой, хотя не стал бы злоупотреблять превосходной степенью, прекрасно сознавая настоящую причину своего успеха.

Однажды вечером, возвращаясь домой на ее огромной американской машине, я не удержался от выражения восторгов и оптимистических прогнозов, касающихся фильма.

— Успокойся, — охладила мой пыл Люсия. — Не торопись ликовать. Отдельные кадры — это еще далеко не фильм. Из красивых кирпичиков вовсе не обязательно получается красивый дом, многое зависит от монтажа, от ритма. Тебя восхищают все эти картинки, взятые в отдельности, но ты можешь быть жестоко разочарован, когда они сольются в единое целое, приобретут иное звучание, иное значение.

Доводы Люсии не отрезвили меня. Я верил в победу, я чуял ее, как собака чует дичь. Она была совсем близко, стоило только протянуть руку.

Люсию испугали мои восторги и радужные надежды, о которых в актерской среде не принято говорить вслух, боясь сглазить. В кино существует так называемая «проклятая полоса», когда начинают преследовать неудачи, словно объединились все злые силы. Сначала один из актеров забывает свой текст. Он постоянно спотыкается на одной и той же реплике. Когда же, в несколько заходов, ему наконец удается преодолеть это неожиданное препятствие, в самый ответственный момент заканчивается пленка и необходимо перезаряжать камеру. Возможна и поломка звукозаписывающего устройства. Приходится все начинать сначала, и тогда память изменяет другому актеру, нервы которого натянуты до предела.

Такая проклятая полоса началась и у нас на девятый день работы над фильмом. Снимали сцену, в которой я в завуалированной форме пытался урезонить свою непутевую мамашу. Сцену требовалось сыграть очень деликатно, на полутонах. Сын, наставляющий на путь истинный собственную мать, само по себе явление чрезвычайное по драматизму, глубина и сила которого должны ощущаться зрителем во всей их полноте, хотя он и не выплескивается наружу.