Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве

— Пока в Европу.

— Крепко… И что вы намерены там делать, в этой хваленой Европе?

— При чем тут это? — Кныш насупился. — Жить намерены. Здесь-то не дадут. Здесь-то обложили.

— Но ведь деньги большие нужны, ты подумал об этом?

Только тут Кныш заметил, что доктор изрядно пьян.

Глаза у него слезились, и язык ворочался затрудненно, хотя речь оставалась внятной. Таким он его еще не видел. На лице застыло выражение вселенской тоски, как у сенбернара.

— Деньги везде нужны, я не об этом. Когда она будет готова к транспортировке?

— Да хоть завтра. Или никогда. Видишь ли, братишка, такие потрясения, какие выпали ей, ранят не столько тело, сколько душу. А душа, увы, не в ведении медицины. Она проходит совсем по другому ведомству.

— Сегодня вторник, — сказал Кныш. — В пятницу мы уйдем… Годится?

— Конечно, годится… Я и сам бы с удовольствием умотал с вами, но у меня две семьи, представляешь?

— Еще бы! — улыбнулся Кныш.

На звонок открыла пожилая женщина в домашнем халате. Помятое лицо, всклокоченные темные волосы — внешне она ничем не напоминала свою дочь.

— Катерина Васильевна?

— Да… А вы кто? Вы от Тиночки? Вас зовут Володя? Проходите, проходите… Она недавно звонила.

Квартира убогая, в «хрущевке», — крохотный коридор, где вдвоем не развернешься, низкие потолки, старая мебель — ото всего веет бедностью и тленом. Кныш глазам своим не верил: как-то это все не совмещалось с обликом блистательной, богатенькой рыжей принцессы. Вдобавок с кухни выполз пьяный мужик с остекленелым взглядом, с двумя волосиками на узкой головенке — и это не мог быть никто другой, кроме как папаня Таины. Уставился на Кныша.

— Ты кто, парень? Таисья прислала?

— Ступай, Миша, ступай… — Катерина Васильевна попыталась выпихнуть мужа обратно в коридор, но он стоял крепко. — Ну чего ты? Он сейчас уйдет.

— Слышь, парень, пойдем, у меня осталось маленько. Примем по глоточку за ее здоровье.

— Спасибо, — поклонился Кныш. — Не могу. За рулем. В другой раз.

— Была бы честь оказана, — обиделся мужик. — Токо Тайке передай, мы в ее поганых деньгах не нуждаемся. А сама родителей забыла — вот это грех. Передай, не забудь.

— Не забуду, — пообещал Кныш.

Кое-как женщина выставила забулдыгу, из соседней комнаты принесла картонную коробку.

— Вы уж его извините, Володя… Он вообще-то редко себе позволяет, разве что по праздникам.

— Кто сейчас в России не пьет? Все пьют. Время поганое.

— Да?.. И вы сами-то как? Не злоупотребляете?

— На моей работе нельзя… Но я — это исключение.

Он покопался в коробке — да, это, кажется, то, за чем его послали: счета, бумаги, документы, пластиковый ключ, две-три сберкнижки. Ага, а вот и серебряный ключик от банковской ячейки. До чего же предусмотрительна рыжая! Катерина Васильевна следила за ним с характерной, застенчиво-блуждающей улыбкой, свойственной многим тихим русским женщинам, пребывающим в постоянном ожидании какого-нибудь подвоха.

— Другой нету коробки, не сомневайтесь.

— Спасибо, Катерина Васильевна… Тина еще просила передать, она, возможно, уедет в командировку, возможно, длительную.

— Ой! — женщина испугалась, почуяв недоброе. — Почему же сама не сказала?

— Наверное, неудобно было. Она же с работы звонила… Так я пойду?

Женщина проводила его до порога.

— Володя, вы ничего от меня не скрываете?

— Что вы, как можно?

С кухни явился папаня с недопитой бутылкой в руке.

— Не передумал, паренек? Тульская. Самая натюрель. Покруче брынцаловки.

— Рад бы, но не могу.

Со второго этажа, из окна, Кныш некоторое время понаблюдал за своей тачкой, вернее, за черной «вольвой», которую одолжил Кампертер. Все их с Тинкой машины накрылись пыльным мешком… Конечно, являться сюда было большой глупостью, квартира почти наверняка под присмотром, но что поделаешь: доктор прав, их и с деньгами нигде не ждут, а уж пустыми… Кныш надеялся, что даже если квартиру пасут, то в черных очках, с полуторанедельной щетиной, с приклеенными черными усищами, в пижонском меховом берете — он проскочит. Главное, вернуться в машину, а там… На колесах, да в родной Москве, да имея запас времени, можно сбросить любой хвост…

Пока все тихо вокруг, ничего подозрительного — редкие прохожие, несколько припаркованных тачек, пара бомжей возле мусорного бака, молодая мама с коляской, детишки на ледяной горке — привычный городской пейзаж. Кныш выкурил сигарету, стоя так, чтобы его нельзя было увидеть из окна дома напротив. Потом вышел на улицу, неся коробку, упакованную в нарядный пластиковый пакет, под мышкой. Сел в машину, включил зажигание. Еще разок огляделся: все спокойно. И тут в голову кинулась жаркая волна: ошибаешься, брат! Чувство опасности было развито в нем так же остро, как зрение, обоняние и слух: позвоночник сигналил: ты на мушке, придурок!