Чарльз Вильямс - Бриллиантовое бикини

— Что-что? А, нет. Об этом мне слыхивать не доводилось. Может, у него завелось побочное производство.

— А зачем он делает это прямо у дома? По-моему, лучше ему было бы поставить их милях в двух отсюда, не меньше.

— Ну, не знаю, — пожал плечами папа. — Может, пытается насолить Бесси или еще что. На твоем месте я бы не стал его об этом спрашивать. Сагамор не очень-то жалует тех, кто задает слишком много вопросов. Поэтому когда мы отыщем его, просто сделай вид, будто ты ничего не заметил.

Я открыл было рот, чтобы спросить, как это можно не заметить такую вонищу, но передумал. Когда папе задают слишком много вопросов подряд, он тоже сам из себя выходит. Видать, это у них семейное.

Я обошел вокруг дома, ища дядю Сагамора. Солнце уже стояло прямо над головой и припекало вовсю. От деревьев доносилось жужжание жуков. Когда я шел вдоль тыльной стены, мне послышалось, будто в доме кто-то ходит. Я остановился и прислушался, но не услышал ничего, кроме этого жука в ветвях.

Кухонная дверь была приоткрыта. Я поднялся на крыльцо, сколоченное из обычных деревянных чурбанов, и заглянул в кухню, но там никого не обнаружилось. Я сунулся внутрь, и Зиг Фрид вскочил на чурбан и прошмыгнул вслед за мной. В углу кухни стояла печка, а рядом накрытый клеенкой стол и несколько табуреток.

Заметив на печке кастрюлю, я заглянул, не отыщется ли там что-нибудь съестное. Так оно и оказалось. Судя по виду, вареная картошка. Я взял ложку со стола и вытащил кусочек попробовать, но это была не картошка, а скорее брюква. Холодная, как камень. Дрянь редкостная.

Одна дверь вела из кухни налево, а вторая прямо. Я заглянул в комнату налево. Там стояла кровать, но, похоже, комнату использовали больше как кладовку — на полу валялись мешки с сахаром, а по стенам висела сбруя и одежда. Я вышел оттуда и направился в переднюю комнату и вдруг замер как вкопанный. До меня вдруг дошло. Вареная брюква была холодная-прехолодная. Но в печке-то горел огонь!

Я ринулся назад, снова заглянул в кастрюлю и пощупал верх печки — тоже холодно. Но ведь я собственными глазами видел дымок над трубой! Я поспешно выскочил во двор и задрал голову. Чтоб мне пусто было! Никакого дыма. Но ведь он шел, право же, шел — я точно видел.

Окончательно сбитый с толку, я вернулся на кухню и, подняв одну из крышек, запустил руку внутрь. Угли оказались холодные, что твоя брюква. Да, диковинные вещи творились на ферме дядюшки Сагамора.

Папа на дворе снова принялся выкликать дядю Сагамора, а потом звать меня. Я поспешно юркнул в переднюю комнату, оказавшуюся гостиной. Справа располагался широкий камин, а на дровах, сложенных возле каминной решетки, лежал дробовик. Сиденья у стульев были по большей части сплетены из полосок коровьей кожи, с которой даже не соскоблили шерсть. Слева рядом с выходом во двор обнаружилась еще одна дверь, в еще одну спальню. Но и там я никого не нашел. Дом был пуст.

Когда я вышел на переднее крыльцо, вонь так и шибанула мне в нос. По-моему, здесь было еще хуже, чем во дворе. Я кубарем скатился вниз и спрятался в машину. Папа уже сидел там. Он по-прежнему обмахивался шляпой и на чем свет клял всю эту затею.

— И почему, — спрашивает он, — у меня не хватило ума ехать в Нарагансет-Парк?

— Да ладно тебе, па, — говорю я. — Мне здесь нравится. Все, кроме запаха.

— Да, но что мы станем здесь делать? Сагамора нету. Наверное, его замели. Вокруг ни души, кроме этого старого дятла, что день-деньской долбит свои доски. Нам и поехать-то отсюда некуда.

И тут сзади кто-то говорит:

— Здорово, Сэм!

Мы так и подскочили. На крыльце, опершись о косяк и держа на сгибе руки дробовик, стоял человек. Я вовсю таращился на него. Убейте меня, но как он мог оказаться там? Меньше чем минуту назад дом был абсолютно пуст. И потом, мы не слышали ни шороха.

Он был повыше папы, одет в брезентовый комбинезон и такую же рабочую куртку прямо на голое тело. Глазки маленькие и черные, как два уголька, а нос здоровенный и крючковатый, что у твоего орла. Щеки до самых глаз заросли густыми черными бакенбардами около четверти дюйма длиной. Копна нечесаных черных с проседью волос спадала ему на уши, но со лба на макушку тянулась здоровенная плешь. Сквозь расстегнутый ворот куртки над нагрудником комбинезона видно было, до чего же у него волосатая грудь.

Его пронзительные глазки-пуговки вроде как даже и улыбались, глядя на нас, но почему-то это напомнило мне волчий оскал. Левая щека у него здорово оттопыривалась, и вдруг, даже не шевельнув головой, он выпустил изо рта струю коричневой табачной жижи. Она перелетела через все крыльцо и со смачным шлепком приземлилась во дворе.