Василий Веденеев - Игра без правил

— Ага, нет, ну и ладно, — вдруг согласился дед, — тогда иди, не задерживайся, дел у тебя много. Повидались, и слава богу.

Иван влез в темноту узкого тоннеля и, задевая плечами и спиной за его свод и стенки, пополз наружу, чувствуя, как сдавливает неимоверная тяжесть промерзшей земли, готовой поглотить и оставить тут навсегда.

Выбравшись, он жадно вдохнул свежий воздух и с удивлением заметил, что на воле, за время его пребывания в пещерке, заметно потеплело. И почему-то нет больше деревенского погоста, исчезли покосившиеся избенки, а под ногами протаявшая, но вполне проезжая дорога. Впереди небо очищается от туч и проглядывают куски манящей глаз синевы — бывает ли вообще что-либо краше, чем чистое небо после ненастья? Протаяло на горке, где возвышался храм, и первые лучи солнца позолотили его обветшалую кровлю, давно ждущую работящих рук, готовых вернуть ей прежнюю красоту и благолепие. Дышалось легко, опьянял открывшийся простор, и радостно было от упавшей с плеч тяжести. Оглянувшись, он увидел, что исчезли волчьи следы, тянувшиеся через поле, — растаяли вместе со снегом…

Когда Иван открыл глаза, за окнами еще не рассвело, только пробивался сквозь плотные занавески призрачный свет уличных фонарей да шуршали шинами неугомонно бегущие по магистрали машины. Мерно тикал будильник на тумбочке, отсчитывая время до звонка, возвещающего начало нового суетного дня — полного забот, разговоров, дорог, неприятностей и мелких радостей, — тускло мерцали за стеклами книжных шкафов корешки любимых книг, спрессовавших в себе вековую мудрость разных стран и народов, которую полностью, видимо, никому не дано ни постичь, ни измерить.

Привидевшийся сон оставил на душе тревожное чувство, а на щеке мокрый след слезинки. Подняв руку, Купцов вытер ее ладонью и повыше натянул одеяло: вставать еще рано, а спать больше не хочется.

Дед ушел из жизни как-то неожиданно — недавно был здоров, весел, рассказывал анекдоты и вспоминал войны, на которых ему довелось проливать свою кровь. Написав декорации к спектаклю, за который режиссер получил Государственную премию, а ведущий актер театра стал Героем Социалистического Труда, незаметный театральный художник, забытый всеми, кто еще совсем недавно так просил выручить театр и труппу, слег, начал сильно кашлять и таять на глазах.

Деда положили в городскую больницу и вскоре перевели в реанимационное отделение. Бабушки уже не было в живых, а сын, внук и невестка метались по городу в поисках дефицитных лекарств, сходя с ума от неизвестности, поскольку представители «гуманной профессии» хранили гордое и загадочное молчание.

Пытка неизвестностью тянулась две недели. Навсегда, до своего смертного часа, запомнил Иван последний разговор с дедом в больничной палате, пропахшей несвежим бельем, переполненной, с узкими — едва-едва протиснуться — расстояниями между койками. Дед лежал тогда в терапевтическом отделении, поскольку подозрение на инфаркт не подтвердилось и семья уже готовилась вздохнуть с облегчением, надеясь, что, может быть, и на этот раз судьба смилостивится над старым солдатом и все обойдется.

— О теле думаем, — держа в ослабевших ладонях руку внука, тихо говорил дед, — а надо бы о душе! Всем надо о душе подумать, время такое пришло. Помнишь, как в сказке Шварца? Каждому надо убить в себе дракона… А то души стали глухонемые, цепные, легавые, окаянные; душевнобольные, у которых нет души…

Похороны лучше вообще не вспоминать — везде мерзость мародерства и вымогательства, начиная с морга и кончая кладбищем. А спустя месяц-другой Иван случайно попал в театр, где работал дед, и, к своему изумлению, увидел в программке фамилию другого, весьма известного художника — человека делового, оборотистого, со связями, — который числился автором декораций нашумевшего и премированного на самом высшем уровне спектакля.

— Как же так? — показывая программку администратору, спросил внук.

— Мы, конечно, помним вашего дедушку, — пряча блудливые глаза, ответил тот, — но поймите и нас правильно. Жизнь не стоит на месте…

«Воистину надо бы подумать о душе, чтобы она не была глухонемой, цепной, легавой и окаянной, — выходя из здания театра на метель и ветер, подумал Иван, брезгливо вспоминая только что состоявшийся разговор. — Мертвые сраму не имут, нам его самим не хватает !..»

Протрещал будильник, сурово напоминая о необходимости подняться, пойти в ванную, побриться, почистить зубы, позавтракать, одеться и выйти из дома навстречу новому дню.