Хельга Графф - Одноклассники

Боже мой, и все это мне пришлось пройти и пережить! Конечно же, я должна ее ненавидеть, как тогда, но все проходит, и в моем сердце для ненависти уже нет места, осталась только жалость к этой, запутавшейся в жизненных сетях, девчонке. Возможно, я бы ее и не простила, но то письмо… тронуло мое сердце. Сейчас она страдала так же, как ваша покорная слуга тогда, но… может быть и больше… Я опомнилась первой. Молча подойдя к ней, сказала:

– Здравствуй, детка!

И тут она, так же молча сделав шаг мне навстречу, как ребенок, обняла меня за шею и, уткнувшись носом мне в плечо, тихо и горько заплакала… Я прижала ее к себе и почувствовала, как дрожит ее тело… и своих слёз как ни старалась сдержать не могла. Краешком глаза заметила, что и Роза не осталась равнодушной к происходящему. Я гладила Леру по худенькой вздрагивающей спине.

– Ничего, деточка, все пройдет! Спасибо тебе за письмо. Теперь я буду часто к тебе приезжать, не плачь!

Успокоилась эта взрослая девочка с невероятным трудом и, еще долго всхлипывая, заикаясь и заплетаясь, говорила:

– Оля, простите меня! У меня, кроме вас, и сына больше никого нет. Прошу вас, не оставляйте меня! Пожалуйста!

– Тебя простила и все забыла, – здесь я, разумеется, слукавила, поскольку никогда амнезией не страдала, – буду к тебе приезжать, не волнуйся. Если кто обидит, скажешь, и черкни список необходимого, я всё приготовлю.

– Спасибо, – она не верила, что от нее не отказываются.

Потом мы пили чай, так любезно предоставленный конвоем, с нашими гостинцами вприкуску. Розка разговорилась и все расспрашивала Леру. Девчонка поделилась подробностями своей жизни, и надо сказать, что Фима ничуть не приукрасил, пересказав мне в свое время жуткую историю ее существования. Кошмарный сон, после которого она мечтала проснуться и очутиться в другом мире, там, где светло и уютно. Напоследок я вытащила снимок Фимочки, бесстрашно позировавшего на фоне своего персонального автомобильчика (один из моих любимых), и протянула ей. Сначала хотела подписать так: «Маме на память от Фимы», но подумала, что к материнству никакого отношения она не имеет и этот мальчик мой и только мой сын, поэтому написала просто: «На память от Фимы». Лера долго не могла оторваться от подаренной карточки, все время ее гладила и, наконец, спрятав в карман серого балахона, сказала:

– Оля, вы не беспокойтесь, я не собираюсь добиваться его возвращения. Если смогу иногда с ним видеться, буду вам признательна, а когда выйду отсюда, хочу начать жизнь с чистого листа… как вы считаете, получится?

– А то! Конечно же, получится! – бодро ответила за меня Розалия. – Всё у тебя еще будет, дорогая: и любимый муж, и детки – мне бы твои годы! – мечтательно закончила она.

О своем бывшем любовнике, Ефиме-старшем, Лера ни словом не обмолвилась. Так у меня появился еще один приемный ребенок…

После свидания я выжидающе посмотрела на подругу. Розалия правильно поняла мой безмолвный вопрос.

– Не знаю, но до конца в ее искренность я не верю! Просто она столько говна наделала, что доверять ей сложно! Вспомни, как относилась к тебе, Дарье и к Фимке! Прости, ну не могу я поверить в такие кардинальные перемены. Ладно, время покажет. Только очень тебя прошу, дорогая, не стелись перед ней и не сажай ее себе на шею, а то согнется и сломается… в смысле шея, – пояснила она.

Никого я не собиралась на себя сажать. Ни на шею, ни на голову, а лежать на мне мог только мой муж и никто другой! Но помочь пережить девчонке жизненные проблемы было необходимо, чтобы в дальнейшем оградить другие семьи от ее покушений. Если сейчас не сумеет понять своих ошибок и озлобится, то достанется всем, в том числе и нам, а посему надо поддержать ее искренние душевные порывы, что я и собираюсь делать.

После нашего возвращения домой все закрутилось, как в стремительном водовороте: встречи и консультации в Германии по поводу Танечки. Врачи заверили, что все проблемы можно решить и привести здоровье ребенка в полный порядок. Необходимо лишь время. Что касается сыночка, то Гришеньку решено было отправить в школу бизнеса. Необходимую протекцию через свои связи с удовольствием предоставил директор Гришиной гимназии (сынок был еще слишком юным для обучения в столь серьезном европейском учебном заведении), разумеется, безвозмездно.

Спустя пару месяцев после нашего с Розалией посещения колонии, как гром среди ясного неба раздался звонок. В трубке послышался мужской голос: