Николай Леонов - Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония]

— Ты далеко собралась?

— В центр надо, по делу, — сломленно ответила Даша, заставила себя поднять голову. — Тебя все одно зарежу.

— Раз вернешься, иди, — Хан пожал плечами и отошел. — Вертайся быстрей, до Корнея. Он, полагаю, до вечера обернется. Пожрать, выпить принеси. Деньги есть?

Даша с первого дня не понимала этого красивого замкнутого парня. Не поняла и сейчас, как же он, имея за спиной покойника, да еще милицейского, отпускает ее? А если она наведет?

— Ты, Дарья, жизнь любишь, — сказал Хан, снимая топором с полена лучину для растопки. — Ты послезавтра вечером Корнея одного не отпускай, с ним увяжись обязательно.

— Куда? — не удержалась от вопроса Даша.

— Люди просили его к батюшке на вечернюю службу. Тебе там непременно быть надо, людям на глаза показаться. — Хан выложил из лучины колодец, запалил печку, подбросил тонких полешек, прислушался и удовлетворенно сказал: — Тянет, старушка печушка.

Даша не ответила и вышла.

После приступа Костя Воронцов оправился. Мелентьев, хоть со службы и не уходил, чисто выбритый, подтянутый, разгуливая по кабинету, говорил ясно и четко, выделял ровные паузы после каждой фразы:

— По различным каналам поступают данные, что клиентура наша готовится к воровской сходке. Ожидается вся элита, то есть ворье в законе. Необходимо все уточнить, время и место, окружить, взять всех до единого. Дело это сложнее сложного, но ребятишки собираются. И пароль у них будет, и запасные отходы, и люди для перекрытия. Оцепление, грузовики с солдатиками, все это не годится. Костя, я для тебя все выверю, просчитаю до ювелирной тонкости.

— Но? — спросил Костя.

— Для этого мне нужна связь с Дарьей Латышевой. Один Сурмин мало чего стоит, — Мелентьев собрался продолжить, его прервал телефонный звонок.

— Слушаю, — сняв трубку, сказал Костя.

— Здравствуй, начальничек. — Несмотря на тон, он сразу узнал Дашу. — Ты по служаночке своей не сохнешь случаем?

— Здравствуй, Даша, — Костя удивился своему спокойствию. — Очень хочу тебя увидеть. Сегодня…

— Очень-очень? — Даша начала смеяться, серебро зазвенело, смолкло, словно скупец хотел швырнуть горсть, две монетки уронил и пальцы судорогой свело. — Ты моложе и глупей не нашел парня? Кого ты к Корнею послал?

— Встречу, встречу назначай, — шептал Мелентьев. — Где она сейчас?

— Даша, ты откуда говоришь? — голос у Кости треснул, оттянул в хрип.

— Зарезали твоего парнишку, — звонко сказала Даша. — Сходка послезавтра… у батюшки… во время вечерни…

— Как зарезали? — Костя взглянул на Мелентьева, прижал трубку плотнее, но она лишь гудела и жалобно попискивала.

Потолок был далеко-далеко, стены к нему тянулись, как сосны к небу, когда глядишь на них, лежа на полянке. Почему Косте такое вспомнилось, вроде бы он под соснами никогда в жизни не разлеживался?

Он лежал на диване в своем кабинете, сердце притаилось, но Костя знал уже: обманывает, ждет, чтобы шелохнулся. Он хитро улыбнулся, облизнул губы, пошевелил пальцами ног, затем рук, чуть повернул голову. Мелентьев смотрел в окно, будто затылком видел, говорил монотонно, противным скрипучим голосом:

— Помрете, Константин Николаевич, меня непременно посадят. Возможно, разобравшись, и выпустят, однако жизнь моя станет неинтересной до ужаса. — Он умышленно говорил на блатной манер, пытаясь Костю отвлечь от мрачных мыслей и дать время прийти в себя. — С высоты вашего щенячьего возраста я пожилой, может, и старый даже, объективно же я в расцвете лет, жениться собираюсь. У меня любовь, а вы на меня поплевываете, лечиться не желаете. Эскулапы же предполагают, что с вашим сердчишком даже пишбарышней опасно работать, а вы за бандитами гоняетесь.

— Уволю тебя, как элемент чуждый, да и свидетель ты для меня опасный, — осторожно сказал Костя.

— Да, любовь, — Мелентьев вздохнул необъятной грудью. — Кто ее только выдумал! Поверишь, иду домой, как гимназист обмираю, вдруг ушла, нету моей золотоволосой. Исчезла. Привиделась. Ну, скажи, мальчуган, как придумать-то можно, чтобы сыщик Мелентьев втюрился в Корнееву бабу.

— Поднимусь, морду набью…

— Она мне работать мешает, все думаю, думаю, даже разговариваю. Поверишь, вслух разговариваю. Нам обоим лечиться надо, только по разным больницам. Тут ты меня опять обскакал, надорвал сердце, защищая свой пролетариат. Я же двинулся на почве пережитков средневековья.

Мелентьев старался как можно дольше удержать Костю на диване. Старый сыщик раньше не замечал за собой склонности к сочинительству. Никакой любви у него не было, сейчас, помогая Косте оправдать его чувство к Латышевой, он лгал так складно, что самому нравилось.