Николай Леонов - Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония]

Степан перешагнул порог во время обеда, поздоровался тихо, сел в углу на пол, закрыл глаза. А должен он был приветствовать людей громко и весело, старосте, которого легко определить по тому, где и как он сидит и что ест, персональный поклон, назвать имя и кличку, статью уголовного кодекса, которую клеют безвинному. Факт своей невиновности следует подчеркнуть особо. Ежели староста места для прибывшего не освободит, необходимо место и еду у слабейшего отнять: с одной стороны, ты свою визитную карточку предъявишь, с другой — людей развлечешь.

Порядки в тюрьме у уголовников были строгие, нарушителя ждала жизнь тяжелая.

Кабы не мокрое дело стояло за новичком, снарядили бы его вмиг парашу чистить. Однако филер у человека за спиной. Вроде бы и дело благородное, и необычным способом решенное, но староста лишь глянул недовольно, люди притихли, ели молча, ждали.

Староста, выходец из Тамбовской губернии, носил интеллигентную кличку Кабан, соответствуя ей внешностью, силой, свирепостью и умом. Один из сроков он отбывал в Одессе, откуда вынес с десяток манерных слов и плоских шуток. Тонкого юмора Кабан не понял, добродушия и жизнерадостности одесситов не оценил. В среде серьезных воров Кабан был никто, в камере, где народ подобрался мелкий, лютовал безнаказанно и постепенно уверовал в свое величие.

— Люди, кажется, в дом кто-то вошел? — Кабан брезгливо отбросил огрызок колбасы, который был проглочен подручным чуть ли не на лету.

Есть уже закончили, смотрели на старосту преданно, пытаясь понять, чего от них, людей, требуется.

— Привиделось тебе, Кабан, — хихикнули из угла неуверенно. — Никто не входил в дом.

Кабан повел круглым плечом, подтолкнул своего подручного, здоровенного мужика с лицом еще не брившегося подростка по кличке Тятя.

— Слыхал, убивец гость-то наш, — Кабан густо рыгнул. — В приличное общество убивца подсунули.

— Трупоед он, — ответил Тятя.

— У этого филера родимчик был, тронь пальцем — и покойничек, — подхватил кто-то.

— Людоед, значит? — Кабан поскреб щетину на подбородке. — Убогих обижает?

— В дом вошел без поклона…

— Не представился по-людски…

— Не уважает…

Поняв, что Кабан желает развлечься, общество зашумело, почти каждый пытался завернуть что-нибудь веселенькое, не договорив, смеялся первым, хохотали неудержимо. Поддержи Степан общество, пошути над собой, скажи о себе несколько слов, и все бы обошлось.

Степан дремал в углу, издерганный на допросах, где ему пытались привязать политику. И рабочие, и хозяева отозвались о нем одинаково, лишний политический и охранке был ни к чему, Степана признали уголовником. А уж какое убийство, умышленное, нет ли, суд решит.

Степан дремал, шум, поднятый в камере, его не беспокоил.

Кабан глянул в угол, вскинулся, глазки налились кровью. Тятя соскользнул с нар, готовый служить, шум утих разом, будто все рты одной ладонью прихлопнули.

— Спроси у гостя, кто такой, зачем пожаловал? — Кабан кивнул Тяте.

Степан проснулся от укола в шею, почувствовал смрадный запах. Тятя, приставив нож к горлу гостя, сказал:

— Уважаемый, люди хочут знать… — заикнулся, всхлипнул и неожиданно быстро опустился на колени.

На нарах приподнялись, никто не видел, что творится в углу, Тятя собой загораживал. Степан встал, провел рукой по горлу, лизнул с пальца кровь.

— Чего это вы? — Степан зажал в руке Тяти нож, шагнул к нарам. Тятя на карачках рванулся следом.

Все смотрели на них, никто ничего не понимал. Ну, держит гость Тятю за руку, чего такого? Почему матерый бандит скулит, даже взвизгивает? Кому в голову взбредет, что черномазый парнишечка Тяте два пальца сломал, остальные расплющил, и никогда больше бандит не схватится этой рукой за нож и ложку ко рту тоже не поднесет.

— Встань, — Степан чуть шевельнул рукой, Тятя вскочил и застонал.

Степан вынул из изувеченных пальцев бандита нож, Тятя качнулся, всхлипнув, опустился на нары. Степан вновь потрогал горло, слизнул с пальца капельку крови, оглянулся и встретился взглядом лишь со старостой, остальные глаза быстренько попрятали.

— Что случилось? — спросил Степан. — Я вас обидел? — он пренебрежительно осмотрел нож, переломил пополам, бросил Тяте на колени.

Не знал Степан ни воровских законов, ни языка блатного, а Кабан, глядя на него, с ужасом вспомнил тюрьму в Одессе, где многие были вежливы, обращались на «вы», изображали людей случайно арестованных. Дружка Кабана шнурком нательного креста удавили только за то, что он вот такого же культурного куда-то послал.