Братья Швальнеры - Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

А торжество было. Сияющий, в нагрудных орденах и чёрной лисьей мантии, похожий на сказочного короля, взошёл Георгий на аналой собора святого Петра в мартовский день 1805 года. В тот день, в его миропомазание, мы были вместе, я отделилась лишь на время самой церемонии. Глядя на него на расстоянии вытянутой руки, я подумала, что не зря всё же его прозвали Чёрным – как же идёт ему это воинственное царское одеяние сегодня! Какой страх и одновременно какое уважение он вызывает у всех присутствующих!..

Митрополит Анфим совершает обрядовые процедуры… Георгий целует крест, а у стоящих вокруг него сербов и слёзы на глазах, и сердца замерли. Отныне он – вождь сербов!

…Повторюсь, я в те годы практически ничего не понимала в жизни. Все эти хитросплетения, войны, дипломатические уступки казались мне чем-то заоблачным, хоть и имели непосредственное отношение к моему мужу. Я и теперь не очень в них понимаю. Знаю, что только к тому моменту Франция, заключившая дипломатический союз с Османской империей, была атакована со стороны России и Англии. Ударив по потенциальному сопернику, который вот-вот собирался разжечь мировой пожар, русские подумали, что французы через своих друзей – осман – отомстят нам за их действия. И, пока те решались, русские выслали в Белград свой полк и первые предложили нам дружбу.

В день коронации войска Карагеоргия разбили малочисленную армию турок и выгнали пашу несолоно хлебавши. Я говорила ему тогда, что без дахи султан силён и вернётся вновь, но он уже всё знал. Полки русских стояли под Белградом, так что, когда новый паша во главе более многочисленной и сильной армии показался у городских ворот, его сдуло вихрем так, что гнев султана показался ему всего лишь лёгким ветерком.

“ Ещё об одном хочу тебе сказать. Русские. Это удивительный народ, коего я раньше не встречал, но много о них слышал. Слышал от моего отца. Он рассказывал мне, что к сербам никто и никогда не относился добрее, терпеливее, справедливее. Русский прост настолько, что даже в ущерб себе, от жалости к угнетённому сербу, отдаст тому последнюю рубаху. Сейчас, когда мы встретились с войсками русского царя под Белградом, могу тебе сказать – так и есть. Меня поразило, насколько мы похожи. При всём величии обеих наших наций, каждый из нас прост и неприхотлив. У нас нет австрийской заносчивости и турецкой подлости, хотя души и силы побольше, чем в тех двоих. Каждый из нас владеет ружьём в совершенстве, но не применяет его где попало – а только в крайнем случае. Одним словом, я повстречал давно потерянных братьев и много дней ходил счастливый. ”

У каждого человека – даже у святого – есть в душе и в жизни некое тёмное пятно, отмыть которое становится, пожалуй, единственным смыслом всех благих дел, совершаемых им в процессе жизни. Нет, конечно, есть и добрые люди, искренне желающие блага окружающим и сеющие добрые дела на всём своём пути следования по земле. Но в основном всю свою жизнь мы либо кому-то что-то доказываем, либо стараемся очиститься от чего-то дурного. Полбеды, если дурное это наказывается по людскому закону – отдал долг и свободен. Хуже, если на этой земле кары тебе не сыскать. Тогда намного страшнее, ведь никто не знает, какую кару наложит на тебя Создатель. Но, несмотря на это, грешник больше всего боится не Бога…

Могу ли я сказать, чтобы мой супруг, Георгий Чёрный, был добрым человеком? Нет. Будь он добрым в известном всем смысле этого слова, он не добился бы для сербов того, чего добился. Конечно, именно любовь и доброта к своему народу сделала его любимым вождём, но временами мне казалось, что во имя этого народа он готов был убить добрую его половину.

Убийство отца было первым из доказательств моих слов. После уже говорил он мне, что будто бы не спасая себя ради себя он убил своего уважаемого всеми пращура, а спасая себя ради всех. В такие минуты я глядела ему в глаза и не видела в них лжи; нет, он не лгал. Он правда верил в это и никаким злом бы не погнушался, если бы уверовал в то, что оно нужно для Сербии.

Но всё же его это тяготило – война не до конца искоренила в нём всё человеческое. Я видела, как бледнеет его лицо, когда за столом говорят о родителях и детях, когда поминают его отца. Желваки играли на скулах, а кулаки сжимались, становясь похожими на булыжники. Так продолжалось все годы его правления, пока в один из дней я не посоветовала ему просто сходить в церковь и покаяться. По глазам его было видно, что мысль ему не очень понравилась, но изнутри он загорелся чем-то своим, только ему одному понятным.