Виталий Дюпон - Запасной выход

– Ну, можешь, конечно, это же и твой дом тоже, но обычно ты звонишь и предупреждаешь меня. А тут ночью, без звонка.

– Да устал я, пап, много работал, с девушкой поссорился, да и вообще… Дай, думаю, загляну и проведаю тебя. Заодно и отдохну от всего: у тебя тут класс, особенно осенью. Люблю осень. Он подвинулся, поднял стопку: – Давай еще по одной…

Отец чокнулся с ним, выпил, закусил.

– Девушка, говоришь? Поссорился? Устал? – Потом насупился, посерьезнел и сказал: – Не хочешь говорить – не говори. Пургу только гнать не надо. Вот жил бы с той докторшей, и все бы в порядке у тебя было.

– Начинается милая беседа отца с сыном, – прокомментировал Аркадий, наливая еще по одной. – Не понимаешь ты, отец, ничего.

– Чего же это я не понимаю, что жопа у нее толстая для тебя? C ее деньгами, сынок, на попу не смотрят. У нее клиника своя, любит тебя. Что еще надо? Жил бы как у Христа за пазухой и не бегал вот так, а внуков бы делал мне.

– Беседа «Как надо жить». Дорогие телезрители, усаживайтесь поудобнее у своих экранов, сейчас будем вещать. Отец, мне уже двадцать пять. Я не изменюсь.

– Посмотрите на него, какой он умный! Мне шестьдесят два, и я все меняюсь.

– Хорош, пап, – сказал Аркадий и поднял вверх руку со стопкой. – Давай за мамку выпьем!

Выпили не чокаясь и замолчали, думая каждый о своем.

– Ладно, проблемы у меня, – чуть погодя ответил Аркадий. – Сделал работу одну и нарвался на серьезных. Если вычислят – труба. А тут еще и со старыми друзьями не разобрался, закрутился, вот теперь все и навалилось. Честно сказать, пока не знаю, что делать, с чего начать. Отсидеться надо мне.

– Cынок-сынок… Все никак не успокоишься… С пятнадцати лет по ментовкам скачешь, не надоело тебе? Вот жил бы сейчас с докторшей…

– Па, ну хватит, глянь сюда, – сказал Аркадий, доставая из внутреннего кармана куртки коробку.

– Это что? – спросил отец, наблюдая, как из открывшейся коробки появился золотой овал.

– Фаберже, – ответил Аркадий, вынимая золотое яйцо, инкрустированное красной перламутровой эмалью, равномерно переливающейся по всем идеально выдержанным сторонам этого прекрасного изделия. Аркадий аккуратно раскрыл яйцо. Внутри его сидел маленький кот, сделанный из белого золота, с навостренными ушами, большими усами и горящими в глазах великолепными изумрудами.

– Ух ты, я такого еще не видал! – восхитился отец, протягивая руки к коробке. – Много стоит, наверное?

– Много, да здесь не продать, сразу вычислят. Вывозить надо.

– Ну ладно, – сказал отец, отдавая коробку в руки Аркадию. – Только ты спрячь, а то моя, не дай бог, увидит. У баб язык – сам знаешь.

– Не боись, отец, не увидит. Давай еще по одной, да я пойду отдохну.

– Я тоже вздремну до часу, а потом поеду по делам, есть работенка одна.

– Ты хорошо меня понял, Жихарь? Мне этот желудок нужен живым.

– Понял, Саныч, все понял, – ответил человек с очень мрачным лицом и пустыми, бесцветными глазами.

Было трудно понять направление его взгляда. Казалось, что его глаза живут сами по себе, независимо от лица в целом, и охватывают взглядом что-то, чего нет в этом мире. Так смотрят в небо открытые глаза мертвеца.

Человек же, которого Жихарь назвал Санычем, был невысокого роста, почти лысый, с маленькими, колючими, быстро бегающими глазами. Он медленно подошел к столу, взял пачку сигарет. Слева услужливо протянулась рука с «zippo», чиркнул кремень, и язычок пламени втянулся в сигарету. Саныч сделал пару затяжек; затем, выпуская одновременно сизые струйки дыма из носа и рта, произнес:

– Хотя, если вы ему по дороге уши обрежете, я возражать не буду. Только смотри, не грубани. Все ясно?

– Ясно, Саныч! – Жихарь исказил лицо, пытаясь изобразить подобие улыбки.

– Езжай и найди его, только быстро, пока его легавые не зацепили.

– Понял, Саныч, мы стартуем.

– Иди.

– Саныч, ты разве не помнишь, как Жихарь вместо пальца – руку Азере отрубил? Ему ведь только волю дай, душегубу, – он всех перемочит, предварительно поиздевавшись, – сказал сидевший в кабинете недалеко от стола человек средних лет в дорогом костюме.

Когда Жихарь исчез в двери, он встал и подошел к столу, опершись на который стоял Саныч. В его походке можно было сразу заметить огромную силу и грацию, которой обычно отличаются люди, владеющие боевыми искусствами. Волосы его были зачесаны назад и взяты на затылке в пучок. Черные глаза горели адским огнем, в котором наверняка растворилась не одна девичья душа.