Павел Покровский - Vulgata

«И отчасти в этом виноват я. Я первым тебя бросил».

— Давай встретимся на выходных, — взволнованно сказал он. — У тебя есть возможность?

— Да, — не раздумывая, ответила девушка.

Они еще минут десять обговаривали место и время встречи.

После этого разговора капитан ходил по комнатам своего одинокого дома, нервно потирая ладони и не находя себе места. Ему казалось, что во время беседы его поры выделили литры пота, а сам он сбросил несколько килограммов. Но теперь он находился в состоянии глупого восторга. Этого Спирин сам от себя не ожидал. И не подозревал, как сильно соскучился по дочери.

«Я лучше, чем сам о себе думал, — усмехнулся он. — В жизни так редко открываешь о себе что-то хорошее, а не плохое. А может, я просто старею».

В таком приподнятом настроении капитан пробыл два часа. Он сидел на диване в гостиной, наслаждаясь тишиной и воображая предстоящую встречу. Будущее, вопреки всему, вдруг представилось капитану в самом радужном свете. Спирин знал, что это слабость, но поделать с собой ничего не мог. Когда он еще состоял на службе в органах, то сталкивался с самыми чудовищными проявлениями человеческой натуры. И привык думать, что люди отличаются от животных только одним — беспрецедентной жестокостью и аморальностью. Если бы капитан думал иначе, он просто сошел бы с ума на такой работе. Жизнь представлялась ему бессмысленным карнавалом людских пороков. Теперь, оказавшись вне игры, он вдруг ощутил непреодолимую потребность в человеческом тепле, радости и счастье.

«Может, это и к лучшему, что меня уволили. Появился шанс пожить нормальной человеческой жизнью».

Однако, спустя какое-то время радостное волнение сменилось беспричинной тревогой. Обычно это состояние предвещало приближение очередного приступа. Но на этот раз капитан чувствовал, что причина не только в его болезни. Он поймал себя на том, что то и дело чешет запястья, грудь и шею. Он осмотрел себя, желая выяснить, нет ли у него сыпи. Ее не было. Но желание почесаться вновь охватило его с неожиданной силой.

Капитану показалось, что в комнате слишком душно и как-то тесно. Наспех одевшись, он почти выбежал из дома. Запер дверь, чего обычно не делал. Забыл, что безопасности нет.

Он бродил по улицам города, заполненным праздным людом. Капитан не мог разделить беспечную радость отдыхающих, и чувствовал себя отделенным от толпы какой-то невидимой стеной. Все казалось ему тусклым, воспринималось будто сквозь толстый слой ваты. Из парка доносилась бодрая веселая мелодия. Кажется, на мотив какой-то песенки Эдит Пиаф. Николаю Андреевичу музыка почему-то показалась зловещей, будто предвещающей скорую беду. Несмотря на это, а скорее, именно поэтому, он направился в парк. Мелодия пробуждала в его сердце тревожное и радостное чувство, и тянула его, будто магнитом.

Несмотря на тревогу, Спирин сохранял удивительную ясность сознания. Выражения лиц, обрывки разговоров, пение птиц, цвет, марки и модели проезжающих по дороге машин — ничто не ускользало от его вдруг обострившегося внимания. Он слышал даже стук собственного сердца.

Вот и парк. Над прогулочными дорожками между деревьями рабочие натянули транспаранты с праздничными приветствиями в честь Дня Города. На столбах висели динамики, из которых изливалась громкая музыка. В пруду плавали селезни с бутылочного цвета головами и желтыми клювами. То и дело какая-нибудь птица, разражаясь ворчливым кряканьем, погружала голову в воду.

«Интересно, зачем это они окунаются, — думал Спирин (мысли его были удивительно рассеянными и неясными, контрастируя с нечеловеческой четкостью восприятия его органов чувств). — Может, ловят рыбу. Хотя какая же в этом пруду рыба? Наверное, просто хотят освежиться».

Спирин не мог понять, зачем думает эти глупости. Ему казалось, что он должен думать о чем-то другом, но не может сосредоточиться, и потому отвлекается на всякие мелочи.

О чем он должен думать, но никак не решается?

Об этом странном чувстве, что за ним в толпе кто-то следит.

Как только капитан так подумал, его тревога сразу исчезла. Ее место заняло странное спокойствие.

Он вышел из парка и направился в сторону реки.

Некоторое время за ним следовал ансамбль народной песни, который Спирин несколькими минутами ранее видел на сцене. Ансамбль участвовал в конкурсе. Впереди, обмахивая себя цветастым платком, шла женщина лет сорока в традиционном наряде. Ее сильно опухшее лицо, резкий смех и странные, вызывающие движения выдавали в ней гулящую компанейскую женщину, любительницу выпить. Следом за ней шли музыканты. Один из них играл на баяне, другой тряс в воздухе чем-то, напоминавшем детскую погремушку. Третий, с лихо заломленной на затылок фуражкой, украшенной алым цветком, ритмично хлопал в ладоши. Женщина, нисколько не смущенная отсутствием внимания со стороны прохожих, орала на всю ивановскую: