Алистер Маклин - Страх открывает двери

И перед взором моим предстал Яблонски, втиснутый в дешевый упаковочный ящик, — и мой страх исчез. Я понимал, что дело почти безнадежно, но я не стал бояться. И по-кошачьи пробрался в комнату Яблонски, схватил бутылку виски за горлышко, так же неслышно вернулся в свою комнату и тихонько вставил ключ в замок двери, ведущей в коридор. Ключ повернулся почти бесшумно, и в тот же момент я опять услышал стук — на этот раз немного более громкий и более настойчивый. Под этот стук я тихонько отворил дверь, поднял бутылку над головой, готовый нанести удар, и осторожно высунул голову в коридор.

Коридор освещался всего одной тусклой лампочкой, находящейся в другом конце, но и этого оказалось достаточно. Достаточно для того, чтобы увидеть, что фигура, стоящая у двери Яблонски, не была вооружена. И что это бьгл не Ройал… Это была Мэри Рутвен. Я опустил бутылку и неслышно скользнул обратно в комнату.

Через пять секунд я уже стоял перед дверью комнаты Яблонски и, имитируя хриплый голос последнего, спросил:

— Кто еще там?

— Откройте, пожалуйста! Это я, Мэри Рутвен. Откройте поскорее!

Я быстро впустил ее в комнату. Мне, так же как и ей, совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел ее в этом коридоре. Сам я стоял за дверью, когда она входила, а потом быстро закрыл за ней дверь еще до того, как она успела разглядеть меня в слабом свете ночника.

— Мистер Яблонски, — заговорила она быстро и настойчиво шепотом, — я должна была прийти… Просто должна… Думала, что никогда не избавлюсь от Гунтера, но он сейчас заснул и может проснуться каждую секунду.

— Только не спешите и не волнуйтесь, — также шепотом посоветовал я, чтобы было легче имитировать голос Яблонски. Но, даже несмотря на это, имитация была очень и очень плохой. — Зачем я вам понадобился?

— Потому что мне больше не к кому обратиться… Вы — не убийца и даже не мошенник… Мне все равно, что про вас говорят… Вы не такой… И вы не плохой человек… — А девушка, оказывается, была проницательной, и ее женский инстинкт, или чутье, или называйте это как хотите, позволили ей увидеть гораздо больше, чем увидели генерал и Вайланд. — Вы должны помочь мне… нам, просто должны! Мы попали в беду.

— Мы?

— Да. Я и папа. — Пауза. — Откровенно говоря, насчет моего отца я не знаю. Может, он и не попал в беду… Может быть, он заодно с ними, с этими… этими злыми людьми. Но… но все это так не похоже на него. Может, он просто вынужден быть с ними. О, я не знаю. Ничего не знаю. Может, они имеют над ним власть, страшную власть. — Я поймал отблеск на ее светлых волосах, когда она мотнула головой. — Он… он всегда был такой добрый и прямой, а сейчас…

— Только не волнуйтесь, — сказал я снова. Я не мог больше подделываться под голос Яблонски, и, если бы она не была так взволнована и встревожена, она сразу бьг обнаружила обман. — Какими фактами вы располагаете?

В соседней комнате я оставил включенный электрокамин, дверь между этими комнатами была открыта, и я был уверен, она скоро обнаружит, что я не Яблонски. Одни мои рыжие волосы быстро бы меня выдали. Я повернулся спиной к свету.

— Даже не знаю, с чего начать, — сказала она. — Кажется будто мы потеряли свободу, по крайней мере папа. То есть мы можем передвигаться как хотим, мы не заключенные, но мы никогда не принимаем решения сами. Или, точнее говоря, папа решает за меня, а за него решает кто-то другой. Нам не разрешается действовать самостоятельно. Папа не разрешает мне писать и посылать письма, если не прочтет их сам, или позвонить по телефону, или поехать куда-нибудь без Гунтера. Этот тип сопровождает меня даже тогда, когда я иду в гости к друзьям — например к Моллисонам. Папа сказал мне, что меня якобы хотят похитить. Я не верю этому, но если это правда, то Саймон Кеннеди — наш шофер — гораздо надежнее Гунтера. Я никогда не могу остаться одна. Когда я выезжаю на Икс-13, я, конечно, свободна, но там мне просто некуда деваться. А здесь окна моей комнаты смотрят в стену, и Гунтер ночует в прихожей, чтобы следить…

Последние слова она произнесла с усилием и прервала фразу на полуслове, словно не могла больше ничего сказать. Наступило молчание, испуганная, охваченная желанием излить, наконец, все, что тревожило ее уже многие недели, она подошла совсем близко ко мне. Глаза ее привыкли к полутьме… Внезапно она вздрогнула, рука ее непроизвольно прикрыла рот, глаза расширились, а из груди вырвался глубокий и прерывистый вздох — прелюдии к крику.

На этой прелюдии все и кончилось. В подобной ситуации кричать все равно не полагается. Одной рукой я зажал ей рот, а другой обхватил за талию еще до того, как она пришла к решению, что ей делать. Несколько секунд она сопротивлялась с удивительной энергией — правда, в данных обстоятельствах, может быть, и не с такой уж удивительной, — а потом вся обмякла, как подстреленный кролик. Я был захвачен врасплох и испуган: я думал, что давно прошла пора тех времен, когда молодые леди падали в обморок от страха. Возможно, я недооценил ту странную репутацию, которую я сам себе создал, может быть, не учел, какой шок может испытать человек после того, как он целую ночь готовился, к последнему отчаянному поступку, прожив до этого несколько недель в постоянном страхе и напряжении. Как бы то ни было, но она не притворялась. Она действительно потеряла сознание. Я положил ее на кровать, но тут мной овладело какое-то необъяснимое чувство, я не мог вынести мысли, что она будет лежать на кровати, где был убит Яблонски. Я снова поднял ее и перенес на кровать в моей комнате.