Алистер Маклин - Страх открывает двери

У меня был неплохой опыт по оказанию первой помощи, но я ничего не знал о том, как приводить в чувство молодых леди. Подсознательно я чувствовал, что предпринимать какие-либо действия опасно, а так как это чувство подкреплялось моим невежеством, я решил, что будет легче всего предоставить ей выйти из своего обморока самой. Правда, я не хотел, чтобы это случилось без моего ведома, ибо она могла поднять на ноги весь дом. Поэтому я и сел на край кровати и направил свет моего фонарика на ее лицо, но так, чтобы он не ослеплял ее, когда она начнет приходить в себя.

Поверх шелковой голубой пижамы на ней был стеганый халат из голубого же шелка. Домашние туфли на высоком каблуке тоже были голубого цвета, и даже лента, которой она перевязала на ночь свои густые блестящие волосы, была голубой.

В данную минуту лицо ее было изжелта-бледным, как старая слоновая кость, и в этом лице не было ничего, что позволяло бы назвать его красивым, но думаю, что, если бы это лицо и было красивым, мое сердце все равно в этот момент не стало бы биться учащенно и проявлять другие давно забытые признаки эмоциональной жизни, сердце мое не знало их уже три года, долгих и пустых. Лицо Мэри Рутвен словно растаяло в тумане, а перед моим взором вдруг, снова возникли пламя камина и домашние туфли, и все, что стояло между нами, были 265 миллионов долларов и тот факт, что я единственный человек в мире, один вид которого заставил ее лишиться чувств от ужаса. Я попытался прогнать эти видения…

Она шевельнулась и открыла глаза. Я почувствовал, что прием, который я использовал с Кеннеди, сказав, что мой фонарик смонтирован вместе с пистолетом, имел бы в данном случае печальный результат. Поэтому я взял одну из беспомощных рук, бессильно лежавших на одеяле, и, склонившись над девушкой, сказал с мягким укором:

— Эх, вы, глупышка! Зачем же делать такие штучки! — Что подсказало мне правильный тон, я и сам не знаю. Может быть, удача, а может быть, инстинкт, а может быть, и то, и другое вместе. В ее широко раскрытых глазах больше не было страха, а только недоумение. Убийца с моей репутацией не станет брать вас за руку и говорить с вами ободряющим тоном. На такой тон способен отравитель, даже убийца из-за угла, но не тот, кто действует так прямо и открыто, как я.

— Надеюсь, вы больше не будете пытаться кричать? — спросил я.

— Нет… — Голос ее прозвучал хрипло. — Я… простите, но я так глупа.

— Пустяки, — сказал я. — А теперь давайте поговорим, если вы в состоянии. Мы обязательно должны поговорить, а времени у нас мало.

— Вы не могли бы включить свет? — попросила она.

— Нет. Свет будет пробиваться сквозь портьеры, а нам никакие гости не нужны…

— Там есть ставни, — прервала она меня. — Деревянные ставни на всех окнах.

Ничего себе Тэлбот Соколиный глаз! Я провел целый день, уставившись в окно, и даже не заметил, что на окнах — ставни!

Встав, я закрыл ставни, закрыл дверь в комнату Яблонски и включил свет. Она сидела на краю кровати, обхватив себя руками, как будто ей было холодно.

— Мне обидно за себя, — сказал я. — Вам достаточно было взглянуть на Яблонски один раз, чтобы увидеть или подумать, что он не негодяй. Но чем дольше вы смотрите на меня, тем больше убеждаетесь, что я убийца. — Она хотела что-то сказать, но я поднял руку. — Разумеется, у вас есть все основания для этого, но они не соответствуют истине. — Я приподнял рукой одну брючину и показал ей ногу, облаченную в элегантный носок бордового цвета. — Узнаете?

Она посмотрела на носок, потом подняла глаза на меня.

— Саймона… — прошептала она. — Это Саймона!

— Вашего шофера. — Мне не очень понравилось такое интимное обращение с его именем. — Он дал мне эти две вещи часа два назад. По доброй воле. Мне понадобилось всего пять минут, чтобы убедить его, что я — не убийца и далеко не тот, каким кажусь. Вы согласны мне дать столько же времени?

Она молча кивнула.

Мне не понадобилось и трех минут. То, что Кеннеди поверил мне, являлось для нее уже половиной доказательства моей невиновности. Я рассказал ей все, кроме гибели Яблонски — она еще не была готова к фактам такого рода.

Когда я кончил, она недоверчиво спросила:

— Так, значит, вы все это время о нас знали? И о папе, и обо мне, и обо всех наших треволнениях?

— Мы знали о вас уже несколько месяцев. Правда, не о том, что вас конкретно тревожит — вас и вашего отца. Все, что нам известно, это то, что генерал Блэр Рутвен не должен был бы быть замешан ни во что дурное. И не спрашивайте, кто такие «мы» и кто я сам. Я не люблю не отвечать на вопросы, а молчу просто ради вашего же блага. Чего боится ваш отец, Мэри?