Алексадр Хан-Рязанский - Я связал себе жизнь, суровыми неласковыми нитками…

– Что с её сестрой было дальше, Агния не знала, они лишь однажды встретились случайно, перед самым началом войны, но это уже была не та кроткая и покладистая кроха. Агнии показалось, что это был хитрый, алчный и беспринципный человек, но это было не так. Это была маска, которая её спасала. Она Агнию не узнала, да и не могла узнать, слишком мала она была в 1912 году, к тому же, Агния сменила имя и фамилию, так требовалось при работе под прикрытием. С началом войны их пути окончательно разошлись, но Агния не переставала искать свою сестру, писала, на протяжении пяти лет, запросы в архивы МВД, НГКБ СССР, в архивы союзных республик, но тщетно, всё, что касалось репрессий, расстрелов, многочисленных лагерей, допуск к такого рода материалам был зачастую закрыт по причине наличия грифа секретности. Всё это ей показалось очень странным.

– Господи, какие шпионские страсти вы мне рассказываете, а надо ли мне это знать?

– Да, о своих родственниках ты должен знать всё!

– О каких родственниках, какое отношение имеют мои родственники к разведке, я открыл было рот и… чуть не лязгнув, по-звериному зубами, закрыл, наконец до меня, на подсознательном уровне, что-то начало доходить, но я решил пока не задавать вопросов, а дослушать эту исповедь до конца.

– Чёрт бы побрал эту вашу сталинскую идеологию, как вы там выживали? Тётя Шура не ответила, она задумчиво смотрела в окно, по её щекам катились крупные слёзы.

Я хотел её успокоить, сказать какие-то тёплые слова, и… осёкся на полуслове, мне стало вдруг всё понятно, – Тётя Шура, Агния Зотова это вы? – промямлил я, чуть дыша, – но почему у вас имя Агния? Тётя Шура вздрогнула, вытерла слёзы платком и строго посмотрела на меня.

– Догадался стервец – я не сомневалась! А новое имя? Это я подстраховалась, для предупреждения лишних вопросов и в середине шестидесятых сварганила себе новый паспорт. С тем, что у тебя сейчас покоится в кармане, не трудно было это сделать.

Я смущённо притупил взгляд – все заметила старая чекистка!

– Так, раз всё мы расставили по местам, я буду рассказывать от первого лица, и так, продолжим.

– Увидев вашу гбэшную ксиву и прикинув что почём, мне не трудно было догадаться.

– Ты уже знаешь, что я сидела в Амурлаге с 1951 по 1960 год, но не знаешь, что я там встретила свою сестру, которую не видела более двадцати лет.

– Да вы что! И как ваша встреча прошла, вы узнали друг друга?

– В начале 1955 года в Амурлаге, в этом жутком месиве изуродованных жизней, я обратила внимание на фамилию Зотова, когда начальник конвоя, вечером, выкрикнул эту фамилию во время вечерней проверки. Я запомнила бригаду, в которой девушка работала и после отбоя разыскала её. После нескольких наводящих вопросов Агния убедилась, что перед ней действительно её родная сестра. Сестра, после трагических событий в 1918 году, навсегда так и осталась с покалеченной судьбой: на её глазах большевики расстреляли тётку, потом пребывание в детском приюте с нечеловеческими условиями содержания, побег в 1926 году, затем улица, свирепая шпана, нищета, голод, воровская среда и, так до первого ареста за кражу пары булок хлеба у лоточника на рынке. С измальства, заклеймённая унижающей фразой: "шпана беспризорная", отвергнутая обществом, она до такой степени озлобилась, что с годами растеряла все доброе, которое присуще нормальному человеку и очень быстро превратилась в настоящую преступницу.

Сразу после революции вышел Декрет СНК в 1920 году, где отменили суды и тюремное заключение для несовершеннолетних, но уже в 1926 г учредили статью 12 УК РСФСР, где вновь разрешили судить детей с 12-летнего возраста за кражу, насилие, увечья и убийства. Вот сестрёнка в 15-м возрасте и попала под эту раздачу. Через два года вышла, идти некуда, на работу не берут, везде отворот поворот, и в конце концов опять воровская малина, наглое ворьё, неизменные пьянки, перед самой войной вновь кража по-крупному, приличный срок и, как водится, в воровской иерархии, превратилась в авторитетную «жучку».

В 1954 году, в лагере, сестрёнка неожиданно повстречала свою подругу детства, вместе бежали из детского приюта в 1924 году, вместе крали, беспризорничали и скитались по просторам России. Неожиданно выяснилась, что подруга её – мамка, так на воровской фене именовали женщин, родивших в лагере ребёнка. В конце 1952 года у подруги завязался нешуточный роман с местным режимником, красавцем грузином— «кумом», как его здесь называли и неожиданно забеременела. Роды прошли благополучно, мальчишка родился здоровый, но крикливый и с незначительным дефицитом массы тела. Ребёнку тогда было уже около двух лет. Имя отца ребёнка до сих пор остаётся неизвестным, на этот вопрос она не желала отвечать, замыкалась и молчала как партизан. Лишь однажды, один единственный раз, в минуту редкого откровения, она с надрывом в голосе пожаловалась, – Подруга моя милая, даже находясь в этом нечеловеческом аду, я чувствовала, что у меня осталось очень мало времени и до умопомраченья, до боли в сердце, мне, молодой женщине, не познавшим себя в материнстве, очень хотелось горячей любви, хотелось о ком-то заботиться и до безумия хотелось ребёнка – существа, самого родного и близкого, который продолжит мой род и за которого мне не жаль будет отдать жизнь. Они обнялись и вдруг, как по команде, не сломленные невзгодами, две стальные духом девушки, навзрыд заплакали. Сестра моя её поддерживала и при случае, всегда помогала скудными продуктами.