Татьяна Иванько - В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

– Заткнись, придурок, – услышал я тихое, но странно гулкое восклицание. Я даже голос не сразу узнал, точнее я вовсе его не узнал, пока его обладатель не вошёл в круг света, в котором сидел я.

Это был Лиргамир, он отбросил сигарету, бледнея при взгляде на меня.

– Как жизнь, оборотень в погонах? Продолжаешь грабить людей? Делать из закона то самое дышло? – проговорил он, с отвращением дёргая губой.

– Ты что с ума сошёл, Лиргамир?! Нападение на представителя власти…

– Ты не представитель, ты позорник, – произнёс наглец. – И позоришь власть, которая доверила тебе полномочия. За что и будешь наказан.

– Ты что о себе возомнил, педрила? – воскликнул я. – Ты думаешь, можешь говорить со мной так?

Я вопил, конечно, потому что в этом, кажется, черпал некую уверенность, меня, признаться, пугал и голос, и вид этого проклятого мужа Тани Олейник, о котором я ничего не понимал и не принимал в расчёт.

– Я могу не только говорить, хотя это довольно противно, но и сделать с тобой то, что мне заблагорассудиться.

– По какому праву вы захватили меня?! Это… это… пожизненное!

– Я же сказал, заткнись! – поморщился он и снова сунул сигарету в рот. – Пожизненное мне светит или ещё какое, не твоя печаль, а вот тебе пожизненно в этом дерьме, где мы сейчас находимся, и сидеть, свинья, – он показал руками на окрестности, но я видел лишь тьму и его длинные, исчезающие в этой тьме руки. – Как думаешь, долго твоё заключение продлиться?

– Немедленно освободите меня! – вскричал я в первобытном и даже животном ужасе и забился в кресле, отчего оно качнулось, и я упал мордой в какую-то мерзкую жижу, пахнущую соляркой, отчего промокла куртка, и мне стало ещё холоднее и ещё страшнее, потому что меня не спешили поднимать, как будто не заметив, что я копошусь на земле. И что было биться, получалось как-то совсем уж унизительно, а лежать и не шевелиться, тоже плохо, возникло ощущение, что то, что я валяюсь в грязи – нормально.

Но меня подняли всё же, будто за шиворот, потянув за куртку вместе сон стулом.

– Не колыхайся, не то в следующий раз так и оставим лежать в луже, – сказал Лиргамир, с каким-то отвращением затягиваясь сигаретой. – Впрочем, может, такую казнь и выбрать тебе? Как думаете, ребят?

И он посмотрел на кого-то невидимого мне, в темноте рядом с собой, впрочем, шевельнулся силуэт, похоже, этот кто-то пожал плечами. Мне стало окончательно страшно, а что если не пугают, а вправду бросят здесь? Умереть неизвестно где, валясь в холодной луже, через сколько я умру? И когда меня найдут какое-нибудь бомжи, когда мой труп станут обгладывать собаки…

– Ты что возомнил о себе? Какого чёрта ты вершишь суд? Ты, что, с Платоном спишь, что решил за него вступиться?

– Ты совсем идиот, Никитский? – скривился Лиргамир, а я подумал, что выдал себя не только перед ним, но в чем-то и перед собой. – Причём тут Платон? Может быть, ты спишь и его во сне видишь, но я от таких грёз свободен, несмотря ни на что. Я тебя убиваю за то, что ты подумал, что можешь прикасаться к людям. Без суда, по выдуманным тобой обвинениям.

– К людям… к твоей жене?! Ну да! – обрадовался я, что могу хоть как-то отыграться. – Я даже очень её коснулся, рассказать тебе, как это было?! Ей понравилось, рассказать тебе, как она кончает? Откуда тебе это знать, гомик несчастный.

Он сжал кулак и вместе с непотушенной между пальцами сигаретой вмазал мне вскользь в подбородок, и я опять свалился вместе с креслом в грязь, больно ударившись плечом, и подборок сразу засаднило.

– Ещё слово… – прошипел он, склоняясь надо мной. – С-сволочь…

– И что?! Что ты сделаешь? Что ты можешь сделать?! Она трахается со всеми только не с тобой! А ты… да ты ревнуешь?! – вдруг догадался я.

Так вот в чём тут дело, вот почему он и впрямь явился мстить, и зол по-настоящему… пронеслось в моей голове, озаряя все мои мысли о нём и их отношениях неожиданной ясностью. И я расхохотался:

– Влюбился! Пидор-мажор в шлюшонку-лимитчицу втрескался! Ой, я не могу! Ой, держите меня, лопну со смеху! Да она с Книжником…

И вдруг… неожиданно, вот абсолютно неожиданно, вдруг, внезапно произошло то, чего не могло быть, ну никак не могло этого быть, потому что я и ввернул-то это случайно, это слово, это имя стало последним для меня, потому что визави вдруг развернулся, вытянув свою длинную руку, и в ней откуда-то оказался пистолет, и дальше… дальше для меня уже не было…

…Это верно, «дальше» для него уже не было, то есть его самого попросту не стало. Точнее его тело, всё так же примотанное к малиновому креслу из засаленного и потрескавшегося дерматина неловко валялось у наших ног, быстро остывая на сыром холоде, но самого его больше не было. Была ли у него душа, и если была, то она, конечно, скатилась сразу в ад, хотя, думаю, никакой души вовсе у него не было, но… и чёрт с ним. Хуже было другое: мне казалось, что и мы трое тоже стоим посреди ада. Оказывается, так просто и так бесповоротно то, что я сделал, куда я ступил неожиданно. Я и не бил-то в своей жизни никого, а тут я… взял и выстрелил человеку в лоб. И убил. Вот он, лежит передо мной с обожжённой дырой посреди лба, совершенно уже непохожий на моего врага, врага уже нет, это просто труп…