Любовь Арестова - Тайна двойного убийства

Я не делала никаких записей. Пыталась составить общее впечатление, но оно не было пока определенным. Это и понятно, успокаивала себя, ведь все обвинение под сомнение поставлено, какая же может быть определенность с первого чтения.

Объяснение, затем показания Гулина. Гулина — подозреваемого, Гулина — обвиняемого, Гулина — подсудимого. Однако же!

Твердо стоит на своем.

А эти женщины — Сватко, Любарская? Изобличают! Кто-то лжет.

Обвиняемый или обвинители. Кто же?

Когда я раздумывала над этим вопросом, в дверь кабинета просунула голову помощник прокурора Инна Павловна — с ней мы ходили обедать.

— Уже? — удивилась я. Инна засмеялась:

— Заработалась ты совсем. Бежим быстрее, а то народу будет много.

Внизу, в полуподвале, у нас было нечто вроде полустоловой-полубуфета. Салаты, бутерброды и второе — четко сменяющие друг друга сосиски и котлеты с зеленым горошком. Ассортимент не ахти, но нас устраивало — быстро можно было перекусить и все же горячее. В городской столовой в обеденное время мы не укладывались, да и жаль было терять на очереди драгоценные наши минуты. Нам всегда их не хватало — нескольких минут, нескольких часов, нескольких дней.

Инна Павловна повествовала мне о своих заботах — у нее дочь, девятиклассница, начинала постигать жизнь, не считаясь с материнским опытом. Я досконально знала все Иннины семейные перипетии и очень подозревала, что Инна регулярно водит меня в буфет именно за возможность высказать свои сомнения. В советах она не нуждалась, к выводам приходила сама, но ей нужна была слушательница — таковой являлась я.

Сегодня я слушала Инну Павловну невнимательно, но она не очень обращала на это внимание. Выговаривалась. А я думала о Гулине. Мне не терпелось приступить к его делу, этому странному делу.

Сейчас, когда не было передо мной бежевых потрепанных корочек и того, что за ними, вопросы оформлялись, выстраиваясь в длинный ряд.

Инна завершила свой монолог, как раз когда я допила остывший невкусный чай, она научилась точно рассчитывать время. И на мой рассеянный ответ не обиделась, только сочувственно спросила:

— Сложное дело?

Я молча кивнула, и мы разошлись по своим кабинетам. Составить план дополнительного расследования по такому делу непросто. Записывала, зачеркивала, читала дело снова, сравнивала, анализировала. Понимала, что очень важно в таком деле начать, но каждый вопрос казался мне первоочередным. Где же главное звено, за которое я должна сейчас ухватиться?

Рабочий день заканчивался, но я не собиралась уходить, пока не будет готов план.

Опять раздался противный злой звонок внутреннего уродца-телефона, и я пожаловалась, наконец, прокурору:

— Василий Семенович, ну когда же мне заменят аппарат? Этот такой заполошный…

—: Ладно, ладно, — прокурор нетерпеливо перебил меня, — распоряжусь. Слушай, Наталья, я тебе помощь выхлопотал.

— Помощь?

— Конечно, да еще какую! — подтвердил Буйнов. — Волну тебе подключают.

— Здорово! — обрадовалась я.

Капитан Антон Волна был оперуполномоченным ОБХСС нашего горотдела, работал со мной по многим сложным делам. Мы дружны с ним. Азартный и расчетливый, капитан, как считалось, был удачливым в работе, но я-то хорошо знала, что приносило ему успех в делах. Работал он беззаветно, не считаясь со временем и обстоятельствами.

Итак, Антон — это была первая удача, правда, не зависящая от меня. Я наскоро поблагодарила Буйнова и отложила набросок плана. Есть прямой смысл составить его вместе с Антоном.

Розыски Волны ни к чему не привели. Антон как сквозь землю провалился…

Дооформила законченное утром дело, подшила его, сделала опись документов — самую нелюбимую работу. Выглянула в коридор — в приемной прокурора горел свет. Я отнесла ему готовое дело, он глянул недовольно: что поздно так? Но тут же принялся читать.

А я отправилась домой.

Недаром я радовалась своему помощнику.

Антон Волна разбудил меня телефонным звонком чуть свет, избавив от необходимости его разыскивать, что я собиралась сделать с утра.

— Через полчаса заеду за тобой, Наталья. С утреца и займемся делами, — сказал он, даже не спрашивая моего согласия и не извиняясь за ранний звонок.

Я заворчала было, что не успею собраться, но Антон не стал слушать моих возражений:

— Ранняя пташка носок прочищает, а поздняя — глаза продирает, — назидательно изрек он одну из своих поговорок, которые ужасно любил и вставлял при каждом удобном случае. Я подсмеивалась над этим невинным увлечением, но он продолжал свое, и, надо отдать справедливость, пословицы его всегда были к месту.