Любовь Арестова: Прости

Сразу за забором между огородами — узкий проулочек, весь в лопухах. А сбежишь по белесой пушистой пыли проулка вниз — там речка Кудинка. Здесь их царство. Выпучив глаза, Колька плещется у берега, бросает полные пригоршни воды на сестру. Настя притворно сердится, но ей приятны и внимание брата, и теплые струйки илистой воды. Накупавшись, Колька ложится на песок. Ребристая его спина покрыта пушистыми волосками, Настя присыпает их крупным белым песком. Колька забавно, по-щенячьи встряхивается, песчинки стекают со спины, словно живые.

Время идет ни быстро, ни медленно — идет и все. До маминого зова. Мать работает продавщицей и открывает магазин рано. Разойдется народ на работу, она зовет ребятишек и хлопочет по дому, пока вечером не возвратятся с полей люди. День с мамой пробегает незаметно. Отец ночует на полевом стане, без него спокойно и тихо. Колька с Настей вечером ждут мать, не ложатся. Совсем поздно, уж сумерки сгустятся в настоящую ночь, придет мать, сядет на высоком крылечке. Колька ютится ступенечкой ниже, а Настю мать обнимет и запоет тихо на мотив колыбельной:

Часто так было? Или только один вечер? Хорошее помнится долго, словно так было всегда. Но были и другие вечера. Оглушительно грохотали по крыльцу отцовские сапоги. Колька хватал сестренку за руку, затаскивал на печку и задергивал ситцевую цветастую занавеску.

— Тихо ты, — зло шептал он испуганной девочке. Они сидели на печке, тесно прижавшись друг к другу и засыпали там под злое бормотанье или пьяную песню отца. В такие вечера мать не сидела на крылечке, напевая про Кудинку-речку. Уходила за огороды, в колючую осоку, пряталась там, пока отец не уснет. Убежать удавалось не всегда, и отец кричал грязные слова, хрипло ругался. А когда раздавались глухие удары, и мать вскрикивала, приглушая голос, на печке было совсем страшно, просто невыносимо. Колька не мог защитить девочку, он сам прятался за нее, закрывая голову руками, его худая спина мелко тряслась. Ситцевая занавеска была ненадежным укрытием. Она раскачивалась, вздувалась, угрожала открыться и сделать их участниками того, что происходило в избе. Единственным доступным спасением было — зажмурить глаза. Представить Кудинку или белых лебедей, что плыли по синей нарисованной воде над маминой кроватью. Плыли неторопливо, сказочно. И тогда приходил все изменяющий сон.

Утром страх кончался. Мама, как всегда, уже в магазине. А отца нет. Да был ли он?

— Колька, что это вчера было?

— Папка пьяный пришел. Бил мамку, — отвечал брат.

Значит, было. Значит, это не снилось ей.

— Зачем? — спрашивала Настя.

— Почем я знаю? Отвяжись, — следовал ответ.

«Может, так надо?» — рассуждала она. Вот и Колька поколачивает ее иногда. И не ответишь ему — сильный. Но не хотелось, ах, как не хотелось смириться с глухими вскриками матери. Где-то в глубине маленького сердца жила неуверенность в том, что так должно быть. Эта неуверенность утверждалась, когда приходила днем мама, виновато пряча глаза, ложилась на кровать лицом к стене, где по голубой клеенчатой воде плыли-плыли себе белые птицы-лебеди. «Вы, детки, молчите про наш позор», — просила мать. Матери не откажешь. Притихший Колька уводил сестру во двор, не давая беспокоить мать расспросами.

Всегда так было? Или один только раз?

Плохое тоже помнится долго.

А потом Кольку унесла Кудинка. Мама плакала, а Колька лежал на лавке длинный, страшно неподвижный в полутемной от прикрытых ставен избе. Насте было почему-то стыдно, что вот он так беспомощно лежит, а чужие люди приходят, смотрят на него. Она знала, конечно, что Колька умер. Но ей казалось, что это нехорошо, стыдно — умереть. Некрасиво.

Без Кольки стало совсем худо. Скучно днем, а вечером тоскливо и страшно. Чтобы не обидеть мертвого Кольку, его место на печке она не занимала, даже когда отец скандалил. Стараясь ничего не слышать, Настя прижималась к теплым кирпичам, крепко зажмуривалась, вызывая в памяти приятные картины, которых было не так уж много: Колька, речка Кудинка и белые лебеди над маминой кроватью. Лебеди медленно-медленно плыли к ней по красным кирпичам и укутывали теплым белым пухом. Так, наверное, закрывают они своих маленьких лебедят.

Отец не замечал девочку и не хотел замечать. А она боялась и не любила его. Он представлялся ей темным лесом за речкой Кудинкой, где она никогда не бывала. Стоит лес и все. И если не помнить о нем, не поглядывать хоть изредка в ту далекую сторону — ничего, можно жить.