Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

— Признаюсь, ваш рассказ произвел на меня впечатление. Ваш подход и впрямь необычайно оригинален. А теперь пойдемте погуляем немного.

Ален помог Элиане подняться. Сумерки окутали развалины сиреневой дымкой, из камыша слышался негромкий лягушачий концерт.

— Ваша версия, — продолжал Ален, — это версия логическая… Но взгляните вон туда…

Пруд в лучах заходящего солнца, казалось, был наполнен кровью. Ласточки с громким криком летали, едва не задевая крылом его поверхности. Валуны, лежащие поодаль, были похожи на уснувших быков. Молодые люди не спеша шли тропинкой вдоль камыша.

— Посмотрите, — повторил Ален.

Веранда уцелела, и балюстрада, наполовину оплетенная плющом, поднималась над алой гладью пруда. Первые пряди тумана медленно плыли над недвижной водой.

— Орельен стоял там, где сейчас мы, — прошептал Ален. — Клер — на краю террасы… Пройдем еще немного вперед.

Они пошли вдоль стены, зияющей провалами. Из окон замка тянулись к небу кусты. Взметнулась летучая мышь, за ней другая…

— Представьте себе Орельена и его жену здесь, в полном одиночестве…

Они подошли к парадному въезду, который теперь густо зарос травой, ромашками, лютиками, превратившись в лужайку. Элиана и Ален не сговариваясь одновременно взглянули влево от провалившегося крыльца, туда, где прежде была гостиная, а теперь — что-то вроде погреба, заросшего колючкой. И тут вдруг раздались глухие, тяжелые шаги — все ближе и ближе, из противоположного угла двора.

— Что это? — испуганно спросила Элиана.

— Думаю, лошадь, — отозвался Ален.

И тут же они ее увидели — черную, с высоко поднятой головой посреди поросшего цветами луга. Задумчиво косясь на них, она выпускала из ноздрей струйки пара. Вот она вновь пустилась в путь неторопливой рысцой, и ее копыта мерно застучали по земле. Только что была — и нет ее. Лишь стук копыт слышится и слышится из потемок.

— Вернемся, — предложила Элиана.

— Подумайте, — начал Ален, — подумайте только: сперва Ле-Дерф, Мерлен… Мой дядя тоже покончил с собой… Но безумцем он не был. Живи мы в те времена здесь вдвоем…

— А не лучше ли нам помолчать? — попросила Элиана.

Они вернулись на стоянку и быстро-быстро собрали вещи.

— Лошадь, должно быть, сбежала с соседнего пастбища, — сказала Элиана. — Наверняка.

— Наверняка, — эхом отозвался Ален.

Сесиль дошла до такого состояния, когда тоска превращается в усталость. Причина страданий забыта, и хочется одного: сесть, прилечь, уснуть… уснуть! Она даже не помнила, где оставила свою машину, «Рено-2СВ», и некоторое время походила на человека, который проснулся в незнакомой обстановке и пытается осознать, кто он, собрать свои воспоминания. Но вскоре память вернулась, и она вдруг решила: всё, что с ней происходит, возможно, не так уж серьезно. Конечно, в жизни любой молодой семьи быстро наступает время, когда супруги прозревают и видят друг друга такими, какие они есть. И что же, это конец любви? Или начало другой любви, которая учит смирению и самопожертвованию? Останется ли Морис тем чужим для нее человеком, которого она обнаружила в нем совсем недавно? Все произошло мгновенно, как будто незнакомый Морис подменил прежнего, которого она так любила. С виду как будто тот же человек, и все же ей стыдно принадлежать ему. Прежде всего потому, что он неряха. Что за дурацкая манера держать кисточку в зубах, когда рисуешь? И напевать идиотские мотивчики. А его рисунки! Человечки вроде тех, что рисуют на стенах дети: круг вместо головы, четыре-пять вертикальных черточек вместо волос и туловище в виде прямой линии. Он именовал это убожество идеограммами и заявлял, что реклама, чтобы привлечь внимание, должна шокировать. У него наготове объяснения всему, и он всегда оказывается прав; а его мастерская увешана гнусностями, восхваляющими мыло, карандаши и аперитивы. Последняя находка: нечто вроде резервуара, наполненного красной жидкостью, и стилизованный человечек со шлангом в руке. В резервуаре — странное существо в фуражке с надписью: «Банк крови». Под человечком — надпись: «Накачайте-ка мне 10 литров!» И этакое он собирается продавать! Впервые она разозлилась, и вдруг всплыли все обиды, всё накопившееся недовольство… Ее наследство, за два года пущенное по ветру, долги у всех окрестных лавочников; бессмысленное, без будущего, существование… И пелена спала с глаз: она вдруг увидела Мориса не глазами любящей женщины, а глазами, к примеру, врача или полицейского. И прочла у него на лице бешенство упорствующего неудачника, желание напасть и страх загнанного зверя… Как теперь возвращаться: ведь она тотчас разрыдается при виде человека, сбросившего маску. Как ни притворяйся, а всё, что с ней происходит, ужасно. Будь Морис болен, она охотно пошла бы работать. Материальные трудности — не самое страшное. Но у нее нет даже этой возможности. Морис не позволит ей искать работу. В его семье женщины всегда сидели дома. Да, но ведь они были богаты!