Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Да. Как ее зовут?

— Полина Лажерлак, — ответил мужчина с режущим слух марсельским выговором.

Когда Рене вернулась, Флавьер лежал в постели.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Немного получше. Сейчас встану.

— Почему ты так смотришь на меня?

— Я? — сделав попытку улыбнуться, он откинул одеяло.

— У тебя какой-то странный вид, — настаивала она.

— Да нет же, уверяю тебя.

Он встал, слегка пригладил волосы, отряхнул пиджак. В тесноте номера они то и дело задевали друг друга. У Флавьера не хватало духу ни говорить, ни молчать. Он предпочел бы остаться один на один с ужасной тайной.

— Мне надо еще кое-где побывать, — сказала Рене. — Я только зашла узнать, как ты тут.

— Побывать?.. Где?

— Ну, сначала у парикмахера. Мне нужен шампунь. А потом я хотела купить чулки…

Шампунь, чулки — это нечто осязаемое. К тому же лицо ее сейчас казалось неспособным лгать.

— Так я пойду?

Он хотел было погладить ее, но рука его двигалась неуверенно, как у слепого:

— Ты не узница. Ты знаешь, что узник — я…

И вновь воцарилось молчание. Рене пудрилась перед зеркалом. Стоя позади, Флавьер наблюдал за ней.

— Я устала от твоих загадок, дорогой, — сказала она.

Пряди волос раскачивались у ее ушей, на виске билась крохотная жилка, и голубую эту жилку наполняла алая кровь; жизнь — вот она, тут, она притаилась в этом теле. Может, он и обнаружил бы ее, будь он из тех, кто способен видеть ауру. Он осторожно коснулся плеча Рене. Кожа была гладкой, теплой, и он отдернул руку.

— Но все-таки, что с тобой? — спросила она, подкрашивая губы.

Флавьер вздохнул. Рене, Мадлен, Полина… Какой смысл допрашивать ее снова?

— Иди! — сказал он. — Да не пропадай надолго. — Он протянул ей перчатки и сумочку. — Я подожду тебя внизу… Ты вернешься?

Она резко обернулась к нему:

— Послушай, что это еще за вопросы?

Флавьер попытался улыбнуться. Он был очень несчастен. Уже смирившись с поражением, он почувствовал, что она жалеет его, колеблется, не решаясь уходить, — так не решаются отходить от постели безнадежно больного. Она любит его. Что-то очень жестокое и вместе с тем очень нежное читалось в выражении ее лица. Она сделала шаг, другой, привстала на цыпочки и поцеловала его в губы. Что это могло означать? «До свидания» или «прощай»?.. Он ласково погладил ее по щеке.

— Прости меня… маленькая Эвридика!

Даже под слоем пудры стало заметно, как побелело ее лицо. Она сморгнула.

— Будь благоразумен, дорогой. Отдохни… Твоя бедная голова тебе еще пригодится!

Она распахнула дверь, еще раз взглянула на Флавьера и прощально взмахнула рукой. Дверь затворилась. Стоя посреди комнаты, Флавьер не отрывал взгляда от медной ручки. Она придет… Но когда? Он чуть было не бросился в коридор, не закричал вдогонку: «Мадлен!» Только что он сказал ей истинную правду: узник — он сам. На что он надеется? Все время держать ее при себе в этой комнате? Стеречь ее денно и нощно? Напрасный труд: никогда ему не добраться до тайников ее памяти. Настоящая Мадлен свободна, она далеко отсюда. А оболочку свою она оставила ему из милости. Рано или поздно, но расставание неизбежно. Их любовь чудовищна. Она обречена на гибель… На гибель!

Флавьер пнул ногой стул, стоявший перед трельяжем. Погоди-ка! А гостиница, где она сняла комнату, а все эти покупки, которые она делала при первой возможности? Разве это не похоже на подготовку к бегству? Ничего удивительного. После Жевиня был Альмариан. После Флавьера будет кто-нибудь еще… «Я ревную!.. Ревную Мадлен!» — усмехнулся он про себя. Есть ли в этом какой-нибудь смысл?.. Он прикурил сигарету от золотой зажигалки и спустился в бар. Голода он не испытывал. Даже выпить не хотелось. Он заказал коньяк, только чтобы получить право устроиться в кресле. Здесь горела всего одна лампочка — над пестрыми рядами бутылок. Бармен углубился в газету. Флавьер, держа в руке рюмку, запрокинул голову, наконец позволил себе закрыть глаза. В памяти его всплыл образ Жевиня. Он, Флавьер, обошелся с ним подло, и вот теперь он сам в положении Жевиня. В некотором смысле он и есть Жевинь. Он, в свою очередь, живет с совершенно чуждой ему женщиной, своей любовницей, если не сказать — женой. Если б он хоть кого-нибудь здесь знал, то, наверно, обратился бы к нему за советом. Будь у него здесь друг, он кинулся бы умолять его последить за Рене. Он уже созрел для этого… Перед ним возник Жевинь, говорящий: «С ней творится что-то неладное… Я беспокоюсь за нее…»