Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— Так. И что же? — спрашивает Раймонда.

— А то, что я уезжаю… ну, туда — в Калифорнию.

— Вы?

— Именно, я. Потому что если я останусь здесь, то будут еще несчастья… А там…

Раймонда бросает на него тревожный взгляд, и Реми раздраженно откидывает назад челку.

— Там, — продолжает Реми, — я окончательно поправлюсь.

— А как вы собираетесь жить один в незнакомой стране?

— Ну почему же один… С вами.

Реми краснеет, отпускает руки Раймонды, чтобы она не почувствовала, как дрожат его собственные. Сейчас у него непременно должен быть решительный вид сильного, уверенного в себе человека.

— Раймонда… мой дядя — там, в Мен-Алене, — предложил вам… Помните?.. И я прошу вас о том же. Вы мне все равно нужны.

Реми прячет в карманы кулаки, делает круг по комнате, мимоходом пнув пуфик.

— Раймонда! Давайте поставим точки над «i». Я вас люблю. То есть я не предлагаю вам руку и сердце — сейчас не время, — а говорю то, что есть. Хотя, в конечном счете, ничего неуместного здесь нет. Да, я вас люблю, вот и все. Но я решил уехать, порвать с печальным прошлым… Вы помогли мне стать мужчиной… Так помогайте же до конца.

— Реми, вы, должно быть, шутите?

— Уверяю вас, мне не до шуток. С сегодняшнего утра все пойдет по-другому; поймите же!

— А как же… ваш отец?

— Отец!.. Уж от чего — от чего, а от моего отъезда он сон не потеряет… И потом, там я буду для него полезен… Ну что, вы согласны? Или нет?

Раймонда медленно опускается на краешек стула, не сводя глаз с Реми. На этот раз она отвечает без колебаний:

— Нет, — шепчет она. Нет… Это невозможно. Нельзя, Реми… На меня вы рассчитывать не должны.

— А на кого же еще? — вскипает Реми. — Вы столько лет находитесь рядом со мной. Все, что было хорошего в моей жизни, исходит от вас. В этом доме вы — единственная живая душа; вы одна умеете смеяться, любить.

Раймонда упрямо качает головой.

— Отказываетесь?.. Ну отвечайте же!.. Вы что, боитесь меня?.. Боитесь, да?.. Но вы ведь прекрасно знаете, что уж вам-то моя ненависть вовеки не грозит.

Реми замолкает, пораженный внезапной догадкой. Поразмыслив, он продолжает, опустившись перед Раймондой на колени:

— Ну будьте же со мной откровенны! Скажите, вы совершенно уверены, что не можете уехать?

— Да.

— У вас здесь есть любимый?

Движением многоопытного, все понимающего мужчины Реми поднимает ей подбородок и пристально всматривается в непроницаемое, застывшее лицо.

— Все ясно. Есть.

Ноздри его вздрагивают. Реми поднимается с колен.

— Как я раньше не догадался. Хотя, Раймонда, подождите. Кое-что остается непонятно: вы ведь никуда не ходите… Даже вечерами… Где же скрывается ваш любовник?

И сам мгновенно понимает все.

— Он живет в этом доме… Кто же? Надеюсь, не Адриен? Раймонда начинает плакать, вскинув полусогнутую руку, словно пытается защититься от удара. Но Реми не отваживается на следующий шаг: в новую пучину, которую, оказывается, уготовил ему злой рок. И тело, и мысль его замирают на месте, а во рту появляется привкус горечи.

— Мой отец?

Рука Раймонды падает. Реми молчит — слов не надо. Сколько же длится эта связь? Наверняка с того самого дня, когда Раймонда поступила на службу в их дом. Так вот почему ссорились братья; вот почему дядя так грубо обращался с молодой женщиной; вот почему молчала Клементина, стараясь подавить свое недовольство: она догадывалась…

— Простите меня, — бормочет Реми.

Он пятится к двери. Но уйти сразу не хватает духу. Он бросает последний взгляд на Раймонду. Он на нее не в обиде. Ведь она — жертва обстоятельств. Как и он.

— Прощайте, Раймонда.

Реми толкает дверь. Колени его дрожат. Он спускается в столовую; хочет выпить чего-нибудь крепкого, как в тот день, когда он вышел за ворота кладбища. Но коньяк не помогает согреться. Реми кипит от ярости, и в то же время его бьет озноб. Он страшится будущего. Он уже не хочет ехать, но какая-то злая сила внутри словно толкает его вперед. Он направляется в кухню, где Клементина мелет кофе.

— Скажи отцу, когда вернется, что мне нужно с ним поговорить.

— Не скрою, я несколько обеспокоен его теперешним состоянием, — заявляет врач. — Эта возбужденность… Это упорное нежелание видеться с вами… Странный юноша!.. Возможно, он начитался чего-нибудь о дурном глазе? И кто только подал ему эту идею?

— Он же еще ребенок, — замечает Вобрэ.

— Никак не могу с вами согласиться. Он сильно изменился, повзрослел. Потому-то подобная навязчивая идея для него далеко не безобидна.