Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы.

Прошло более полутора суток! Осталось подождать еще один день. Равинель уже начал считать часы. Он ожидал, что эта неопределенность будет ужасной. Нет, ничего подобного! Но в каком-то смысле это оказалось даже хуже. Унылое, бесконечное ожидание. Время потеряло точку отсчета. Какой-нибудь осужденный на пять лет, верно, испытывает в начале своего заключения нечто подобное. А если заключение пожизненное? Равинель отгоняет от себя эту мысль, которая вьется в его мозгу, как муха, привлеченная запахом гнили.

Он начал выпивать. Отнюдь не для того, чтобы привлечь к себе внимание. И не для того, чтобы просто напиться. Ему хотелось лишь хоть как-то изменить темп своей жизни. Между двумя рюмками коньяка вдруг замечаешь, что прошло гораздо больше времени, чем ты ожидал. И время это проходит совсем незаметно, пока ты перебираешь в уме всякие пустячные детали. Например, гостиницу, где ночевал накануне. Жесткая кровать. Отвратительный кофе. Люди, снующие туда-сюда. Гудящие поезда. Он предпочел бы уехать из Нанта и провести некоторое время в Редоне или в Ансени. Но он не может уехать. Потому что каждый день поднимается с одной и той же ясной до пронзительности мыслью. Прикидывает свои шансы на успех, которые представляются столь ничтожными, что пропадает всякая охота бороться. Потом вдруг часам к десяти уверенность в успехе возвращается. Это подобно свету, который рассеивает тьму сомнений, обращая их в новые надежды. Тогда он бодро толкает дверь «Кафе Франса», где всегда находит двоих-троих приятелей, сидящих там и попивающих кофе с коньяком.

— А, старина Фернан!

— Ну и видик у тебя!

Приходится подсесть к ним, улыбаться. Хорошо еще, что они довольствуются первым же пришедшим на ум объяснением. Врать так легко! Достаточно сказать, что у тебя болели зубы и ты наглотался таблеток.

— А вот у меня, — говорит Тамизье, — в прошлом году болел коренной зуб!.. Адская боль, еще немного — и я просто утопился бы.

Забавно, но даже подобные замечания принимаешь не моргнув глазом. Убеждаешь себя, что у тебя болят зубы, что все происходит так, как если бы они и в самом деле болели. Уже тем вечером, тогда с Мирей… Это было… Боже мой, да ведь это было лишь вчера вечером… Так обман ли это?.. Нет! Все намного сложнее. Становишься другим человеком, перевоплощаешься, как актер. С одной только разницей: как только занавес опускается, актер опять становится самим собой. А вот для… для кое-кого невозможно отличить, где он сам, а где персонаж, которого он играет.

— Послушай, Равинель, что ты скажешь о новой спиннинговой катушке «Ротор»? По-моему, стоящая вещь. Я читал о ней в журнале «Рыбная ловля».

— Да, отличная катушка. Особенно для ловли в море.

Ноябрьское утро. Солнце уже не такое яркое, легкая дымка над мокрыми тротуарами… Время от времени трамвай скрежещет на рельсах на повороте возле кафе. Звук пронзительный, довольно продолжительный, но не противный.

— Как дома? Все в порядке?

— Да вроде бы…

И на этот раз он не соврал. Просто он чувствует совершенное раздвоение личности.

— Ну и жизнь у тебя, — замечает Белей. — Все время в дороге!.. Тебе никогда не приходило в голову заняться парижским районом?

— Нет. Прежде всего, парижский район — это для пожилых коммивояжеров с большим стажем. И потом, здесь у меня оборот намного больше.

— Я вот всегда думаю, — говорит вдруг Тамизье, — почему ты выбрал эту профессию?.. У тебя ведь хорошее образование!

И он принимается объяснять Белею, что у Равинеля квалификация юриста. Ну как растолковать им то, в чем и сам-то не разобрался? Может быть, дело в тяге к воде?

— Что, побаливает? — участливо спрашивает Белей.

— Да, дергает временами…

Тяга к воде… Какая-то поэзия, заключенная в рыболовных снастях, таких красивых, тонких и сложных. Возможно, это чувство осталось у него с детских лет и он до сих пор не может от него избавиться. Да и зачем от него избавляться? Зачем стремиться походить на Белея, торгующего рубашками и галстуками и накачивающегося вином, как только выдастся свободная минутка? Столько людей приковано невидимыми цепями к своему месту! Ну можно ли сказать им, что ты их презираешь, потому что принадлежишь к более высокой расе — расе вечных кочевников, потому что твой товар — это нечто вроде мечты… Ты это чувствуешь, когда раскладываешь перед клиентом крючки, блесны, искусственные мушки — словом, все то, что именуется «приманками». Да, это тоже профессия, не хуже прочих! Но это и не просто профессия. Его работа сродни работе художника или писателя… Это трудно объяснить. Рыбалка — это нечто вроде бегства. Но от кого или от чего? В этом-то и состоит проблема.