Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 4. Лица во тьме. Очертя сердце. Недоразумение.

Он чуть было не рассердился. 23 февраля 1902 года! Это же дата его собственного рождения. «Вот уж действительно, — проворчал он, — если сам чего-то не сделаешь!..» А между тем Кристиана должна была знать дату рождения Максима. Юбер, впрочем, тоже. У них на руках были документы покойного. Время, правда, подстегивало обоих. К тому же они несколько растерялись. Вот и перепутали. А в день похорон в молчаливой суете церемонии не заметили ошибочной надписи. Это вполне простительно.

Надо будет предупредить Лобре, попросить его сделать другой крест. Расходы не имеют значения! Бедный Максим! Видно, до самого конца ему суждено быть жертвой кощунственного легкомыслия!

Эрмантье вернулся к верхней строчке. Лучше уж проверить все заново, прежде чем обращаться к Лобре. Он еще раз нашел фамилию:

ЭРМАНТЬЕ

Интересно, дала ли Кристиана двойное имя Максима, Максим-Анри? Нет, пальцы его обнаружили только одно имя, которое трудно разобрать, но только не Максим… и не Анри…

Что такое? Встав коленом на плиту и подмяв венки, он водил обеими руками снова и снова; но вот он поднялся, не веря самому себе, вытер обшлагом рукава заливавший лицо пот. На этот раз он, видно, и в самом деле теряет рассудок. Эрмантье подождал, пока сердце его успокоится. К воротам кладбища медленно подъезжала машина. Это возвращался Клеман. И тогда быстро, точными и ловкими, как у взломщика, движениями он снова ощупал камень, почувствовав, как все его существо захлестывает ужас. Теперь уже он мог прочитать надпись целиком:

РИШАР ЭРМАНТЬЕ

23 февраля 1902 г. — 18 июля 1948 г.

Усопшим, которого напутствовал у раскрытой могилы кюре, усопшим, над которым служки размахивали кропилом, был он сам. Отныне для любого, кто остановится у этой могилы, Ришар Эрмантье больше не существует. С 18 июля он покоится под массивной гранитной плитой.

Ботинки Клемана заскрипели по гравию. Эрмантье инстинктивно вышел на аллею. Возле этого креста он ощущал себя в чем-то провинившимся. Он уже не думал о Максиме. Он вообще ни о чем не думал. Его охватил страх. Панический страх. Он превратился в несчастного, запуганного человека, который от всего отступился.

Шаги замерли рядом с ним.

— Вот цветы, — сказал Клеман.

Взяв цветы, Эрмантье положил их на плиту и сложил ладони, как для молитвы. Внешне он был невозмутим, да и вообще, пожалуй, не страдал. Он только старался удержаться на ногах, и в то же время ему нестерпимо хотелось лежать где-нибудь в прохладе комнаты, ни о чем не думая, наподобие мертвеца. Да он и есть мертвец. Об этом свидетельствует надпись на могиле. Все подготовлено, чтобы принять его прах. Может, он всего лишь тень, упрямо цепляющаяся за жизнь? А между тем он чувствовал, как мышцы его напрягаются от усилия, а тело клонится к земле, словно дерево под ударами топора.

— Месье лучше вернуться, — сказал Клеман. — Солнце сегодня припекает.

Эрмантье только кивнул головой, не в силах вымолвить ни слова. Ему не следует слишком расточительно расходовать свой голос, свое дыхание. Пот струился по его щекам; одежда плотно облегала тело, словно мягкий, горячий панцирь. Нет, он не мертвец. Ну тогда значит — приговоренный!

— Месье следует надеть шляпу.

Клеман подобрал лежавшую на плите соломенную шляпу и сунул ее в руку Эрмантье. Солома была жесткой, хрустящей. Эрмантье пощупал ее, чтобы удостовериться. Эта жалкая садовая шляпа обрела вдруг огромное значение. От нее веяло чем-то дружеским, вполне реальным, подлинным. Эрмантье медленно нахлобучил ее на голову, ему вспомнился похоронный звон. Никто не станет звонить в колокол, если нет похорон. Как никто не станет высекать дату смерти на пустой могиле… На пустую могилу цветов не кладут… Могила не пуста. Там лежит Максим.

Эрмантье, к своему стыду, почувствовал облегчение. Он пошевелил языком, губами.

— Пошли, — молвил он.

Значит, там лежит Максим? Максима похоронили под его именем? Не может быть. Доктор Меруди ни за что бы не согласился… Черт возьми! Да приходил вовсе не Меруди. Кристиана солгала.

— Погодите! — сказал Эрмантье. — Не так быстро!

Он спотыкался о камни и вынужден был уцепиться за руку Клемана. Сильно болел затылок. Он внимал непроницаемой кладбищенской тишине, нарушаемой лишь шелестом верхушек кипарисов, похожим на журчание ручейка. У него было такое ощущение, будто он грезит наяву, пытаясь собрать воедино разрозненные части какой-то несвязной головоломки. Итак, позвали, стало быть, другого врача, видно нового. Ладно. Ему сказали, что умирающего зовут Ришар Эрмантье. Откуда ему было знать? Он подписал разрешение на захоронение. Хорошо. Ну, а потом? Очень просто — предъявили необходимые документы: удостоверение личности, свидетельство о семейном положении; его бумаги лежали внизу, в гостиной, вместе с документами Кристианы. Служащий зарегистрировал смерть. Вот и все! Конец. Великого Эрмантье не стало, он исчез. Кюре прочитал у гроба отходную, окропил его святой водой. Requiescat in расе. Мир праху его. Эрмантье представил себе всю деревню, выражавшую соболезнования вдове, а в Лионе — закрытые на целый день заводы. Слышал телефонные разговоры в конторах, в квартирах, в будках таксофонов: «Эрмантье умер… Мне только что сказали… Теперь многое изменится!» Ибо никто, разумеется, не упоминал о картеле, но все об этом думали. Юбер и Кристиана будут куплены, сметены, им уготована роль статистов. Патенты, лампа — все пойдет с молотка на аукционе.