Владимир Першанин - Мы умрем в один день

— Все будет нормально, Саня!

— Может я и выкарабкаюсь, но вряд ли. Они ищут самолет и деньги не там. Надо искать километров на четыреста западнее. Я перевел на час назад оба хронометра. Ты этого не мог заметить…

Саня не бредил. Он смотрел на меня тусклыми угасающими глазами и я понял, что он имел в виду. Во время посадки мы сильно ударились. Я разбил голову и потерял сознание. Смутно помнил, как искрилась и горела проводка, а Саня тащил меня из кабины. Потом он вернулся и стал тушить огонь. Оба самолетных хронометра в момент падения разбились и по их показаниям занесенным в бортовой журнал, позже определяли расстояние, которое мы пролетели. На обоих было одно и то же время — пятнадцать часов семь минут, хотя на самом деле мы приземлились в шестнадцать часов с минутами. Саня передвинул стрелки назад. Выпали шестьдесят минут, за которые мы пролетели еще четыре сотни километров.

— Меня бы все равно этим летом списали. Уезжать на материк, а там ничего нет. Я накопил двадцать тысяч; но не знаю, хватит ли их даже на квартиру… Хотел разбогатеть, чтобы дочери не считали копейки, а вышло вон как. Я ведь собирался с тобой забрать те деньги… Поделить поровну. Слышишь меня?

— Слышу.

— Осуждаешь?

Я посмотрел на мандарины и недопитую бутылку минералки. Сквозь грязное оконное стекло тускло светило заходящее солнце.

— Нет, Саня, я тебя не осуждаю.

— Спасибо… Если я умру, не отдавай эти деньги. Ты их найдешь. Поделись с моей семьей, они будут им нужны.

— Ты что-нибудь говорил жене?

— Нет, только тебе.

Это была моя предпоследняя встреча с Сане Королевым. Дня через четыре он умер, и мы похоронили его на городском кладбище, выдолбив могилу в вечной мерзлоте. Говорят, тела в ней сохраняются сотни лет, вряд ли от этого Сане было бы легче.

Конечно мысль о деньгах не покидала меня. Девятьсот тысяч — целое состояние, которое могло бы полностью изменить жизнь моей семьи. Но мысли носили скорее созерцательный характер. Я представлял себя живущим в большом доме где-нибудь на берегу теплого моря. Вот я сажусь в кремовую «Волгу» и мчусь по шоссе… У небольшого причала стоит собственная яхта. Такой вот нехитрый набор подсмотренного чужого благополучия крутился в моей голове.

Но каких-либо попыток начать поиски денег я не предпринимал. На это было несколько причин. Как и во многих людях моего поколения, родившихся в начале пятидесятых, во мне слишком крепко сидело прошлое. Идеалы служения стране, офицерская честь — эти слова мне не казались пустым звуком. Я был секретарем партбюро эскадрильи и верил во многое, что мне говорили. Конечно жизнь внесла свои коррективы, но переступить очерченную самим собой черту я не мог. Я сдержал данное Сане Королеву слово и никому не говорил про его обман, но пытаться овладеть деньгами было для меня слишком много.

Я осознавал, что это будет кражей, причем в таких размерах, что мне светят немалые годы тюрьмы. Тюрьмы я боялся. Кроме того, я отчетливо представлял, какими трудными были бы поиски. Баренцево море с его внезапными шквалами и штормами слишком опасно в любое время года, необходимо хорошее судно и опытный моряк за штурвалом. Нужны большие деньги, чтобы организовать такое плавание.

Словом, всерьез о поисках самолета и денег я не думал. Пусть все идет своим чередом. Рано или поздно с какого-нибудь судна или самолета увидят наши обломки, и пожалуй, это будет лучшим финалом всей истории.

Севером я был сыт по горло. Осенью, когда наконец закрыли дело о пропаже денег, а с меня сняли подписку о невыезде, я с семьей уехал в Астрахань, где жили родители жены. Здесь и началась вторая часть истории. Она обошлась слишком дорого всем ее участникам.

Николай Ашухин, небольшого роста, с округлым, заметно выпирающим брюшком встретился мне на улице, недели через полторы после моего переезда с севера. В кожаной куртке и ярко-голубых американских джинсах, он выглядел вполне преуспевающе, и я сразу решил, что Ашухин занимается коммерцией. Насчет шмуток я выглядел хуже, но в отношении остального тринадцать лет авиации и северные приключения дали о себе знать. Хотя и были мы одного возраста, моя дубленая физиономия с прореженными седыми волосами смотрелась куда старше, чем у Николая.

Мы не виделись с ним много лет. Когда в молодости я набирал на погоны одну звездочку за другой, говорят, он мне завидовал. Впрочем, в ту пору мне завидовали многие. Летчик-истребитель… Голубая щегольски ушитая форма, блестящие петлицы с крылышками, красивая жена рядом и казалось, что вся жизнь будет такой же блестящей и красивой. За что ты получил вот эту медаль? А… За боевые заслуги? Было дело… За выполнение специального задания! И делал многозначительную паузу.