Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

…До родных краев было уже не далеко. Серега решил выпустить Каурова ненадолго на воздух. Даже животных, и тех иногда нужно выгуливать, что уж про людей говорить. Люди быстро теряют человеческий облик — это он понял еще на зоне.

За Борисоглебском свернули с трассы М-6 к какой-то речушке. На берегу пленника извлекли из картофельной клетки на свет божий. Директор по продвижению фирмы «Гермес» являл собой жалкое зрелище. Грязная посиневшая рожа — вся в засохших кровоподтеках, затравленный взгляд, изодранная, пыльная одежда, уже пропитавшаяся туалетным запахом, — несмешная пародия на бандита Лазаря Черного. Бомж бомжом. Только алкогольного выхлопа не доставало. Рогачев решил исправить эту ситуацию. Он вообразил себя скульптором, лепившим новый образ Каурова. Этому образу не хватало одного завершающего штриха.

— Водку будешь? — спросил он чмошника, имевшего честь быть его кровным врагом.

Кауров кивнул. Он щурился, привыкая к свету. И напоминал скомканную мокрую тряпку, которая теперь, высыхая, расправлялась на солнце. С него сняли наручники. Серега налил ему полный стакан водки. Михалыч тоже решил проявить милосердие — открыл банку килек в томате и протянул пленнику. Тот даже не поблагодарил. Кауров пил водку, давясь и скребя зубами по стеклу, морщась от горечи и боли во рту. Рогачев понимал, что пленник сейчас не водку пьет, а заливает в себя как можно больше лекарства. Алкоголь был для него анестезией.

Осушив стакан, Геннадий отнял его от разбитых губ и начал пить кильку. Именно что пил, запрокинув консервную банку, обливая подбородок томатным соусом, выковыривая рыбешек себе пальцем в рот. Опорожнив и эту емкость, он уставился на Рогачева. Его глаза стремительно мутнели, взгляд становился пустым и бессмысленным. Вот теперь сходство с бомжом было полным.

Серега смотрел на эту новую асоциальную личность с чувством глубокого творческого удовлетворения. Ему вдруг стало интересно понаблюдать за пьяным Кауровым, даже поговорить с ним. Он и себе плеснул водки. Уж больно живописно было тут, на берегу речки, и уж больно необычна — сама ситуация. Серега согрел горло глотком. И теперь они с Кауровым стояли друг против друга с пустыми стаканами.

«По-любому тебя шлепнуть придется, — торжествующе подумал Серега. — Даже если отец решит не лишать этого заморыша жизни и отпустить, он обязательно заявит в милицию. За похищение человека с применением насилия — от 5 до 10 лет. Слишком опасный свидетель. А если все-таки не убивать? Как свести к нулю его показания? Содержать в глухом месте — лучше с завязанными глазами — и не говорить, кто куда и почему его вывез…».

Но пленник прервал размышления Рогачева самым бестактным образом.

— Станица Островская? — спросил он Серегу и пьяно улыбнулся.

Михалыч, Лука и Маргел вопросительно вскинули на Рогачева глаза.

«Мертвец, точно, мертвец, — подумал Серега. — Ну не хочет человек даже гипотетически жить на белом свете! Сначала в Питере дал себя в ловушку загнать, а теперь, благодаря своей догадливости, окончательно подписал себе приговор. Нет, не баловень судьбы! Видать, все родовое везение Лазарь Черный с собой в могилу забрал, потомкам ничего не оставил».

— Какая синица покровская? — переспросил Серега, не желая ни в чем сознаваться.

— Не синица, а станица, — настаивал Кауров. И многозначительно добавил: — Там корень зла.

— Сколько тебе лет? — в ответ на это поинтересовался Серега.

— Тридцать три, — сообщил Геннадий.

— Возраст Христа… — на секунду задумался Рогачев. — Ну и чего ты в своей жизни сделать успел? Чего в ней было самого важного?

Кауров напряг лоб.

— У меня есть работа. У меня есть Полина, Василий, — сказал кровный враг.

Услышав про Полину, Рогачев тяжко вздохнул и произнес:

— Негусто.

— Это не все, — продолжил Геннадий. — Еще теперь дедушка есть, Лазарь Черный, и целая скамейка запасных.

— Чего-чего? — не врубился Серега.

А Кауров ощерил разбитые, измазанные килькой губы в подобие улыбки, изрек заплетающимся языком: «Мы — команда». И угрожающе рыгнул.

— Команда, значит, — усмехнулся Серега. Он не улавливал смысла слов собеседника. Но ему не нравилась интонация. Голос Каурова больше не дрожал, а взгляд перестал быть затравленным. Похоже, водка на время убила в нем страх.