Алексей Биргер - Тёмная ночь

— Вот и хорошо! — обрадовался Высик. — Ты ж на машинке печатать умеешь? На, перепечатай тихо, принеси мне на подпись и отправь. Только никому не показывай и никому об этом письме не говори.

Никаноров пробежал письмо глазами.

— Ну и ну!.. — сказал он. — Здорово! А почему никому не говорить? Почему не отдать Овчарникову, он у нас лучше всех печатать наловчился, как из пулемета стрекочет…

— Потому что не хочу, чтобы мне поминали мой идиотизм, если мои догадки гроша ломаного не стоят, — сказал Высик.

На следующий день служебная записка Высика легла на стол начальнику МУРа. Переводов отнесся к письму очень серьезно, тем более, что, припомнил он, об этом Высике он кое-что слышал — и все положительное.

— Проверьте, — велел он. — Конечно, Ростов-на-Дону может и пустышкой оказаться, но пренебрегать нельзя. Красивая версия, и вы, остолопы, могли бы сами до нее додуматься, при ваших-то возможностях… И если хоть что-то подтвердится, надо будет этого Высика тряхнуть. Что это у него за «надежный источник информации» и не может ли этот источник прямо на нас работать.

Шалый тоже времени не терял. При первой возможности он позвонил своему давнему приятелю в Ростов-на-Дону. Этот приятель, некогда вместе с Шалым вертевший веселые дела, веселые деньги сшибая и проматывая, и очередной срок на пару с ним получивший, тяги к этим веселым деньгам так одолеть и не сумел, после войны, после штрафбата, искупления кровью и орденов, с годик понапрягался на разных трудоемких работах и продуктовых карточках, да и взялся за старое. За прошедшие после войны годы успел еще две ходки в зону заработать. И сейчас был в блатном мире одним из самых уважаемых паханов. В отличие от многих, он от Шалого не отвернулся, как и Шалый его куда подальше не послал, с большинством прежних друганов порвав начисто. Для него Шалый всегда оставался Шалым, старым надежным другом, который не подведет, если к нему обратишься. Больше того, он находил в новом положении Шалого определенные преимущества. С Шалым всегда можно было поделиться, если назревала вероятность, что придется ответ за чужие грехи держать, а такое не раз случалось, и Шалый никуда на сторону услышанное не спустит, что там ему ни вели служебный долг, тут он на служебный долг наплюет, а вот что разнюхает, откуда дурной ветер дует, и подскажет ходы и выходы, это верняк. Конечно, за общение с Шалым другие могли бы запрезирать, а то и попробовать «завалить предателя», но общаться, в конце концов, можно и тайно, а овчинка выделки стоила.

Шалый, со своей стороны, никогда не пытался «перевоспитывать» старого друга, а оказанное ему доверие оправдывал вполне: если что-то от него услышал, по-свойски, то умирало в Шалом, как в могиле, даже если он знал, что за эти сведения угрозыск что угодно отдаст, чтобы выйти на след преступников, из-за которых всему угрозыску шею мылят. Зато и выяснить всегда мог все, что ему необходимо…

— Здорово, Ямщик.

— Здорово, Шалый!.. По делу пытаешь аль от дела линяешь? — Ямщик, он же Трифон Владимирович Лещук, любил ввертывать в речь фразочки из детских сказок, которые ему в детстве бабушка сказывала. Возможно, в этом проявлялась своеобразная ностальгия по родному дому. На Курщине их семейство числилось среди зажиточных крестьян, и в двадцать девятом году их конечно, раскулачили. Везли их в Сибирь, пять суток в холодном вагоне, без еды и питья. Мать, отца, сестер, бабку… Отцу удалось отодрать доску, которой верхнее окошко было заделано, и, когда состав замедлил ход перед разъездом, он сказал шестнадцатилетнему Троше:

— Пролезай и прыгай. Другим не выбраться, а так, хоть ты спасешься…

Да, его братья и сестры были слишком малы, чтобы прыгать с поезда, а отец не бросил бы ни их, ни женщин.

Троша, и без того худой, да еще отощавший до ребер торчком за пять дней поста, без труда протиснулся в узкий проем, прыгнул, покатился с насыпи… и на рыночке ближайшего уральского городка прибился к блатарям, которые его подкормили.

Что было дальше с его семьей, он так никогда и не узнал.

— Сам не знаю, по делу или нет, — ответил Шалый. — Понимаешь, тревожный звоночек у меня тут прозвенел…

— По какому поводу?

— По поводу Кирзача.

Последовало долгое молчание.

— Да-а… — протянул наконец Ямщик. — Это называется, на ловца и зверь бежит.

— А что такое?

— Лично надо, не по телефону. Но дело такое, что… В общем, я сам думал на связь с тобой выйти. Спасаться надо.