Андрей Константинов - По счетам [litres]

– Какое-какое?.. Ладно, проехали. Итак, вопрос первый, он же последний: где сейчас Барон?

– Я… я не знаю, гражданин… генерал! Вот честное бла… хм…

– Плохо, – резюмировал Кудрявцев. – Ибо в таком качестве ты мне не интересен.

– Но я знаю, что он скоро должен нарисоваться! Здесь, в Москве!

– Как скоро? Откуда знаешь?

– Как скоро – не скажу. А знаю… Да я вчера сам ему телеграмму посылал. Меня Шаланда попросил.

– Адрес? Текст?

– Там не было адреса. Просто до востребования, на Главпочтамт, Ленинград. А текст… Сейчас… Я, кажется, не выбросил… Бумажку…

Гога принялся судорожно выворачивать карманы.

– Спокойнее. Не стоит привлекать внимание окружающих повышенной нервозностью.

– Вот она. Как Шаланда написал, так я на почте и отстучал. Слово в слово.

Владимир Николаевич ознакомился с содержанием записки, в несколько глотков допил свое пиво и подвел черту:

– А теперь слушай меня очень внимательно. Ибо от этого зависит не только дальнейшее твое небо коптящее существование, но и судьба твоего родственника. Которому вы с каждого налета отстегиваете денюжку за амортизацию транспортного средства марки «Победа»…

Надо ли говорить, что от подобной осведомленности генерала КГБ у потрясенного Гоги челюсть отвисла так, что едва не стукнулась об столешницу?..

Мужчина в сером костюме не соврал – Казанец очнулся лишь через тридцать пять минут. Обнаружив себя сидящим на толчке, в нелепой позе, с расстегнутой ширинкой и выглядывающим наружу «антоном», он первым делом в панике сунул руку в карман – деньги были на месте. Затем, болезненно поморщившись, ощупал затылок – но ни крови, ни каких-то других следов повреждений не обнаружил. Странно. Тогда как и почему он здесь оказался? Да еще и в таком виде? Неужели вырубился сам? Но с чего бы? С каких-то трех кружек, пускай и с прицепом? А если так, тады – ой. Неужели и в самом деле – всё, кирдык организму? Как говорится, отпели курские соловушки? Казанец выполз из кабинки, склонился над раковиной, открыл кран и подставил затылок под струю холодной воды…

Когда он вернулся в зал, Гога сидел с мрачным лицом и, уже никого не таясь, в открытую пил водку.

– О! Явилась святая душа на костылях! Медвежья болезнь одолела?

– Ва-аще ничего не понимаю, – подсаживаясь, заблажил Казанец. – Прикинь, только дошел до гальюна и – вырубился на хрен! Очнулся – сижу на толчке. И затылок ломит. Думал, может, того… Какие залётные уработали? Но нет – бабки на месте, часы… Вот и гадаю: что это былó?

Гога, не будь дураком, в общих чертах догадывался – что. Однако своими догадками делиться с приятелем не стал, лишь показно пожал плечами:

– Ершить меньше надо, а закусывать – больше.

– Думаешь?

– Тут и думать нечего.

Казанец, вздохнув, потянул было руку за кружкой, но тут же и отдернул.

Может, и в самом деле хватит?

– М-да… Старею, что ли? Раньше – пить пил, но ума вроде не пропивал… Жуть какая… И это – накануне Крыма! Еще не хватало при бабах осрамиться!..

– Поздорову, бродяги! – весело ухнуло за спинами.

Гога, вздрогнув, поворотил голову:

– Тьфу, черт! Ажно нежданчик приключился. Экий ты, завсегда внезапный!

– На том стоим, – гыкнул Шаланда, подсаживаясь. – Так и думал, что здесь вас найду… Ты телеграмму Барону отправил?

– Вчера еще, – кивнул Гога, мысленно перекрестившись. Потому как нарисуйся здесь Шаланда минут на десять раньше – во была бы картина маслом. А может, у комитетчиков заранее все просчитано было? С них, с чертей, станется.

– Сейчас тоже чего-нибудь на зуб кину, и поедем.

– Куда?

– На Рогожский. К Халиду. Его человек весточку прислал: рассчитался Вахтанг за шкурки.

– Вот это дело! – расцвел Казанец. – А мы тут как раз фарт обмывали. За тебя, за Барона пили. Кстати, помнится, ты обещал рассказать, как вы с ним познакомились.

– Ха. Это, други мои, такая история, что без стаканá не изложишь. – Шаланда машинально обернулся в поисках «человека», но запоздало вспомнил, что в «Праге» таковые не водятся. – Тьфу, черт! Забыл, что здесь всё через заднее место. Гога, не в службу – метнись, принеси мне борща, салатик какой, 150 и кружечку пивка.

Гога покорно поплелся на раздачу, хотя внутри него все так и клокотало: «Шестерку себе нашел? Тоже мне – человек и пароход!.. Ну-ну… Банкуй пока, Шаланда!.. Потом опосля поглядим, кто кому передачи носить станет…»

Коми АССР, Усть-Цилемский район, ИТЛ, март 1947 года

Этап от Воркуты до станции Печора по недавно отстроенной Северо-Печорской железной дороге оказался быстр, а потому неудобен: только разложились – сразу на выход. Пока их выгрузили на станции, пока посадили на корточки, пока не спеша суетился конвой, Барон осмотрелся. Медленно поводил глазами, шеей – нет, ничего особенного. Всё, как везде и всегда, – темно, ветер, грязно, мороз. На платформе несколько женщин усиленно делали вид, что не смотрят на сидящий этап. А ведь смотрят, и очень даже с любопытством. В свое время Барон много размышлял над тем, почему это этапы так притягивают взгляды людей? И пришел к выводу, что причин минимум две. Во-первых, это оборотная сторона недоверия к власти, к ее «справедливости». А во-вторых, как ни крути, – следствие отмеченной еще Достоевским жалостливости русского человека не только к преступникам, но и к военнопленным, и вообще ко всем страдальцам. Неспроста же на Руси заключенных в народе величали несчастненькими – «несчастненьких повели».