Андрей Воронин - Спецназовец. За безупречную службу

— Вот это правильно, — одобрил мудрое решение посетителя Сарайкин. — Мы, как говорится, всегда на страже. Так что ничего с вашими Горчаковыми не случится. Ну, а если что… Я-то так не думаю, но если вдруг… Тогда можете не сомневаться: виновные понесут наказание. По всей строгости закона.

— Отрадно слышать. — Москвич, наконец, встал, и его дорогущий костюм без одергиваний, сам собой, в мгновение ока идеально лег по фигуре. — Может быть, я могу оказать какое-то содействие — ну, хотя бы финансовое?

— Это преждевременно. — Искушение, как обычно, было велико, но на этот раз Сарайкин преодолел его без малейшего труда: опасения, которые вызывал у него этот человек, были сильнее любого искуса. — В данный момент факт совершения преступления не установлен. Полагаю, он и не будет установлен, потому что никакого преступления не было. Иначе Горчаков давно уже бил бы во все колокола, это ведь, как-никак, его семья. А раз так, за что вы собираетесь… эээ… чему вы собираетесь содействовать?

— Ну и порядочки у вас в провинции, — с оттенком завистливого восхищения произнес Ольшанский. — Да любой начальник райотдела в Москве на вашем месте с меня бы уже семь шкур содрал! Ей-богу, мне тут нравится! Насовсем, что ли, остаться?

«Да не дай бог!» — подумал подполковник. Вслух он этого, разумеется, не сказал: это прозвучало бы невежливо и внесло бы диссонансную ноту в почти дружескую сцену прощания. Кроме того, судя по поведению и манерам, господин Ольшанский был весьма близок к тому, чтобы и впрямь остаться в Мокшанске навсегда — правда, не в том качестве и не на тех условиях, которые подразумевал.

Отвесив непринужденный поклон, москвич освободил кабинет от своего присутствия, которое под конец разговора сделалось уже не просто нежелательным, а почти невыносимым. Руки на прощание он Анатолию Павловичу не подал, что подполковника ничуточки не огорчило: он не придавал этому ритуалу особенного значения, но и ручкаться с кем попало не привык — много чести!

Подождав немного, он выглянул в окно и увидел, как со стоянки перед управлением выезжает новенький черный «ягуар» — игрушка, по сравнению с которой его внедорожник, тоже новенький и того же цвета, выглядел как-то бледновато.

Проводив это практически невиданное в здешних краях британское диво многообещающим взглядом из-за занавески, Анатолий Павлович снял трубку внутреннего телефона и позвонил Маланье.

— Вот что, Семен Михайлович, — сказал он, задумчиво покусывая губы. — Разыщи-ка ты, браток, Шуню. Пусть соберет своих и будет наготове, чтоб по первому звонку… ну, ты понял.

Маланья, как всегда, понял все с полуслова — за то его и ценили, за то и держали на должности, которой он, откровенно говоря, не соответствовал. Убедившись, что понят правильно, и дело, что называется, на мази, подполковник Сарайкин развернулся вместе с креслом, подмигнул портрету президента, а потом закурил и стал, пуская дым в потолок, не без удовольствия представлять, каково придется волку, сдуру в одиночку напавшему на стаю шакалов. Накурившись всласть и придя к выводу, что волку не поздоровится, он взял лежащий на краю стола мобильный телефон и позвонил командиру рейдеров: инициатива инициативой, необходимость необходимостью, а брать на себя ответственность за такое решение Анатолий Павлович не хотел.

В просторном кабинете, до недавних пор служившем рабочим местом директору мокшанского филиала «Точмаша» Горчакову, на скорую руку навели порядок. Правда, голые кирпичные стены и обнажившийся после того, как с него ободрали гипсокартон, алюминиевый каркас интерьера не украшали, но Виктор Волчанин был неприхотлив и привык вести дела в куда худших условиях — по пояс в грязи, при нулевой температуре и под ураганным огнем, например.

Накануне вечером, разговаривая по телефону с Москвой, он пообещал, что найдет папку, даже если ему придется разобрать завод по кирпичику. В данный момент это обещание выполнялось почти буквально: из коридора доносились тяжелые удары кувалды, треск дерева, глухой шум осыпающейся пластами штукатурки и лязг лома, со всего маху вонзающегося в зазоры кирпичной кладки. Со стороны лабораторного корпуса пулеметной дробью откликался отбойный молоток; работа кипела, и то, что это мартышкин труд, было ясно даже ежу.

— Странно, — посасывая сигарету, сказал Виктор Викторович сидящему на стуле для посетителей, уныло ссутулившемуся Горчакову. — Странно и глупо… Слышите эти звуки? Конечно, слышите. И, несмотря на серьезность положения, в котором оказались, наверняка злорадствуете: не умеешь работать головой — работай руками, и так далее. Целиком разделяю ваше мнение. Потому и говорю: все это донельзя глупо и странно. Я не привык действовать по принципу: «Нечего тут думать, трясти надо!» Но, как видите, приходится именно трясти. И чем дольше я трясу, тем сильнее мне кажется, что трясу я не то дерево. Вас надо трясти, уважаемый Михаил Васильевич, вас, а не эти несчастные стены!