— Унылая пора, очей очарованье, — вторя не столько его мыслям, сколько настроению, нараспев продекламировал Вышегородцев.
Не вынимая рук из карманов расстегнутого легкого пальто, он наподдал носком ботинка лежащую у бордюра кучку листьев, заставив их взметнуться в воздух и разлететься в стороны. В отдалении размеренно шаркала метлой, формируя точно такую же кучку — бог весть которую по счету за этот день, — немолодая дворничиха в грязноватом оранжевом жилете. Петр Кузьмич открыл рот, чтобы сделать ядовитое замечание, но передумал и промолчал: друг Андрюша не хуже его знал прописную истину, гласящую, что чужой труд надо уважать. И раз не счел необходимым ей последовать, значит, имел на то какие-то причины — может быть, сугубо личного, а возможно, и общечеловеческого, философского характера. Например: обязанность дворника — убирать то, что разбросали другие, вот пускай и убирает. Или глубже — где-то так: если без воли Всевышнего и лист с дерева не упадет, то кто такая дворничиха или даже мэр Москвы, чтобы нахально убирать и выбрасывать на помойку то, что не они сюда положили? Это они нарушают установленный свыше порядок, а Андрей Викторович, напротив, в меру своих слабых сил пытается его восстановить…
— Черт, — прервав его размышления, с легкой досадой произнес Вышегородцев, — человек убирает, а я свинячу, как маленький.
В своем раскаянии он дошел даже до того, что, приостановившись, поддел ногой разбросанные листья, действительно вернув на место штуки две или три. На общую картину это почти не повлияло, зато совесть свою Андрей Викторович, кажется, успокоил. Ни черта он не философствовал, а просто хулиганил от избытка энергии — вот именно как маленький.
Впереди, метрах в десяти, держась по сторонам аллеи, шли два охранника; сзади на таком же расстоянии и тем же порядком топали еще двое. Обе машины, хозяйский «майбах» и джип охраны, со скоростью пешехода ползли параллельным курсом, и, посматривая по сторонам, Петр Кузьмич время от времени сквозь поредевшую листву и завитки чугунной ограды бульвара видел справа от себя оранжевые вспышки ламп аварийной сигнализации.
— Слушай, — снова нарушил молчание Вышегородцев, — а ты зачем меня сюда вытащил? Осенью полюбоваться? Выхлопных газов нюхнуть? Да еще и в таком сопровождении… Только бронетранспортера не хватает! И парочки вертолетов над головой, чтобы уж наверняка — ни-ни, ни мышка, ни мошка. А? Это у тебя паранойя развивается или происходит что-то, о чем я не знаю?
— Это у меня паранойя, — подумав, сказал Стрельцов. — Или происходит что-то, о чем мы оба не знаем. А должны бы знать.
— Вон оно как, — озадаченно протянул Андрей Викторович и, углядев поблизости скамейку, предложил: — Присядем?
— Пальто испачкаешь, — предупредил Стрельцов.
— Пальто, — назидательно воздев указательный палец, сообщил Вышегородцев, — предназначено для защиты моего зада и остальных частей организма от нежелательных воздействий окружающей среды — холода, ветра, грязи, — а не для того, чтобы я ходил и думал, как бы ненароком его не запачкать. Это оно меня должно беречь, а не я его. Компрене ву, мон шер?
— Ферштейн помаленьку, — хмыкнул Петр Кузьмич, вслед за хозяином направляясь к облюбованной им скамейке.
— Ну, — усевшись и положив ногу на ногу, произнес Вышегородцев тоном, которым обычно начинают застольную беседу, — изволь объясниться. Что это еще за криминальная мелодрама?
— Драма, — поправил Стрельцов. Произведя мысленный подсчет, он вынул из кармана пальто пачку сигарет, открыл, понюхал, закрыл и спрятал обратно в карман. — Мелодрама — это когда любовь до гроба и все рыдают, обливаясь слезами и соплями. А у нас драма — накал страстей и никаких выделений из носа, разве что в случае насморка.
— И в чем соль сюжета?
Петр Кузьмич полез в другой карман пальто, вынул оттуда сложенную вчетверо и для сохранности обернутую целлофаном газету, распаковал ее и протянул Вышегородцеву.
— Выражаясь на твоем любимом диалекте, вуаля.
Андрей Викторович брезгливо отстранился, не сделав попытки взять газету в руки.
— Что ты мне суешь всякую гадость? Если там очередная утка про меня, я даже знать ничего не хочу. Было много, будет еще больше — нашел чем удивить, из-за чего волноваться!
— Не припомню, чтобы я волновался сам и беспокоил тебя из-за мелочей, — сухо произнес Стрельцов. — Если я что-то забыл, напомни.
— Ну-ну, уже и обиделся. Смотрите, какая цаца! Что это с тобой сегодня? Ну извини. Если там что-то важное, будь добр, изложи своими словами. Все равно я этот пипифакс в руки не возьму. У меня зарок, он же обет… Кстати, где ты ее подобрал?
Читать дальше