— В нашем? — с горькой иронией переспросил Безродный.
— Ну да, а ты как думал? Жизнь, как бумеранг, — что ни запусти по ветру, оно обязательно к тебе вернется. Чем, скажи на милость, ты лучше тех ларечников и кооператоров, которых вы с Бесом бомбили в начале девяностых? Бог велел делиться, это тебе любая амеба подтвердит. Кроме того, я могу быть полезен. Я не только способен обеспечить вам обоим безопасность, но еще и имею на твоего чемпиона некоторое влияние. А это, с учетом его строптивого характера, немаловажно.
Безродный наконец закурил и вяло отмахнулся дымящейся сигаретой.
— Какой там, в ж…, характер, — пренебрежительно бросил он. — Парень уже сломался, понял, что мочиться против ветра себе же дороже. Деньги, Федя, кого хочешь уму-разуму научат, и, будь в его ослиной башке хоть миллиграмм серого вещества, он бы давно это понял.
— Да хватит тебе уже его костерить, — умиротворяющим тоном предложил Молчанов. — Парень — золото, талант. А что характер взрывной и кровь горячая — на то и Кавказ!
— Ерунда это все, — возразил тренер. — Таких талантов в любой подворотне навалом. А что до характера, я всегда говорил: нет у этих черномазых никакого характера. Дерьмо это, а не характер, сплошной гонор и дешевые понты. Кричит, петушится, а дашь ему по сопатке да макнешь разочек мордой в говно, и дело в шляпе — он уже готов тебе ботинки лизать. И, что характерно, на стороне продолжает петушиться: не тронь, а то зарежу! Тьфу, слякоть! Чемпион… Кукла, марионетка! Чего он без меня стоит-то? Да все они одинаковые, кого ни возьми. Нынче все одним миром мазаны — что певцы, что бойцы: только и умеют, что перед камерами красоваться да бабки обеими руками грести.
— Да, — после непродолжительной паузы сочувственно произнес Молчанов, — у тебя и впрямь накипело.
— Погоди, — мрачно предрек Николай Николаевич, — потрешься около него подольше — у тебя еще не так накипит!
— А вот от этого уволь, — неожиданно возразил Молчанов. — Что, у меня других дел нет, по-твоему? Чего ради я стану около него тереться, в каком качестве? Да и не хочу я этого, елки-палки!
— То есть ты свое дело сделал, — полувопросительно сказал Ник-Ник. — Все разнюхал, всех выследил, посадил на крючок, выговорил себе долю и можешь спокойно стричь купоны, пока другие работают. Так?
— Это бизнес, — напомнил Молчанов. — И жаловаться тебе не на кого. Я, в отличие от тебя, никого не обманывал и долю свою заработал честно, рискуя шкурой — своей, заметь, а не чужой. Так почему бы мне теперь немножечко не отдохнуть?
— Черт, — сказал Ник-Ник озадаченно. — Ловко ты устроился! Теперь тебе даже «чтоб ты сдох» не скажешь — а вдруг возьмешь и сдохнешь? Ты сдохнешь, а меня повинтят…
— Да, — делано посочувствовал его горю Молчанов, — придется тебе теперь заботиться не только о своем здоровье и здоровье нашего чемпиона, но еще и о моем. Приехали, — добавил он, плавно останавливая машину на ярко освещенной площадке у въезда во двор элитной высотки, в которой обитал его пассажир.
— Сколько с меня? — не то в шутку, не то всерьез поинтересовался Ник-Ник.
— Пятьдесят процентов, — напомнил Молчанов. — Так что лучше оставь в покое кошелек, вряд ли у тебя при себе имеется такая сумма.
— Не так уж она и велика, — предпринял последнюю попытку поторговаться Безродный.
Молчанов укоризненно поцокал языком.
— Брось, Ник-Ник, — сказал он. — В наше время ни один букмекер не записывает ставки мелом на доске или карандашиком в засаленном гроссбухе. Все пользуются компьютерами, данные идут через Всемирную сеть, и для продвинутого пользователя не составляет никакого труда проследить путь каждого поставленного тобой на проигрыш твоего воспитанника цента. А я как раз и отношусь к категории продвинутых пользователей. Нынче без этого даже человека грамотно не кокнешь, не говоря уже о том, чтобы заработать немножко денег.
Высадив пассажира, он весело помахал на прощанье рукой и укатил. Ник-Ник остался стоять на ярко освещенном лампами повышенной интенсивности, выложенном разноцветной цементной плиткой тротуаре. Его душила бессильная ярость, и осознание того, что ничего уже не исправишь и не вернешь назад, только усиливало это неприятное чувство. Куда ни ткнись, все выходы и лазейки были надежно перекрыты; как ни кинь, выходил клин. Ник-Ник чувствовал себя гроссмейстером, которому поставили детский мат в три хода; ему до смерти хотелось сорвать на ком-нибудь злость, отвести душу, но и этого он не мог: у него не было даже собаки, чтобы хорошенько пнуть ее под зад.
Читать дальше