Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

Крестовский убрал револьвер в кобуру, вытер клинок о свернутый парус и с лязгом бросил его в ножны. «А какие, собственно, права на это золото у Шлимана?» — подумалось ему. Раскопки велись на турецкой земле, золото нашли там же, и оно целиком, без остатка, принадлежит Турции — и по закону, и согласно условиям, которые поставило турецкое правительство, давая герру Генриху разрешение на раскопки. Но этот пройдоха Шлиман, знающий шестнадцать языков и начавший свою карьеру в буквальном смысле слова без штанов (шторм выбросил его, юнгу потерпевшего крушение корабля, на голландский берег в одних кальсонах, и это в шестиградусный мороз), что называется, обул турок в лапти. Его жена, красавица Софья, вывезла золото из страны в корзинах с капустой и овощами. Турецкие чиновники пялились на нее, капризную европейскую миллионершу, увозящую из Турции в Грецию несколько корзин зелени, как баран на новые ворота. Дмитрий Крестовский был свидетелем этого поучительного зрелища.

От глупых турок, проморгавших бесценное сокровище, мысли его вполне естественным образом перешли на личность госпожи Шлиман, красавицы Софьи. О, она и впрямь была красива, шикарна, образованна и хорошо это знала. Она — жена «Колумба археологии», миллионера, ученого с мировым именем. Но за время, проведенное на раскопках, Дмитрий познакомился с людьми, которые помнили и другую Софью — Софью Эстрагоменос, благовоспитанную красавицу из небогатой греческой семьи. Когда баснословно богатый и удачливый коммерсант, потомственный почетный гражданин Петербурга, купец первой гильдии герр Шлиман решил изменить свою жизнь, он ликвидировал дело и сбежал в Париж, оставив в северной столице жену Екатерину, урожденную Лыжину, и троих детей. В свои сорок шесть лет он посещал лекции в Сорбонне, а потом, прослышав, что штат Индиана собирается принять новый закон о разводе, открыл дело в Индианаполисе. Приехав в Грецию, которая всю жизнь неодолимо влекла его к себе, он начал поиски новой спутницы жизни, которая, по замыслу этого ученого осла, должна была олицетворять собой Грецию: быть прекрасной, как статуя Праксителя, знать древнегреческий, любить Гомера… Знакомые сосватали ему семнадцатилетнюю Софью Эстрагоменос, которая с честью выдержала устроенный женихом экзамен. Но вот на вопрос, почему она хочет выйти за него замуж, простодушное «олицетворение Греции» заявило: «Родители сказали, что вы очень богаты, а мы так бедны…»

Правда, позже у нее хватило женской мудрости и такта, чтобы исправить эту чуть было не ставшую роковой оплошность. Шлиман ее боготворил, а Дмитрий… Черт подери! Если бы не дикая ревность старика, который увядал, в то время как его жена продолжала хорошеть, если бы не эти ученые штафирки Стефани и Шульце с их деньгами и поручениями… Да что там! Если бы судьба дала Дмитрию еще хотя бы пару месяцев рядом с Софьей, он бы добился своего — так же, как добивался всегда. Но упускать такой случай, как этот, было нельзя. На свете миллионы Софий, а клад Приама — один…

Мелкая черноморская волна тихо плескалась в облупленный борт, над морем клубился густой, как молоко, туман. Он приятно холодил сочащуюся кровью рану. Дмитрий чувствовал страшную усталость — сказывалось напряжение последних дней, усугубившееся этой нежданной схваткой в предрассветной мгле.

— Крепче вяжи, — нашаривая в кармане фосфорные спички, сказал он Кузьмичу, вовсе не нуждавшемуся в подобных наставлениях, и, прислонившись здоровым плечом к мачте, на мгновение прикрыл усталые, будто засыпанные горячим песком глаза.

Когда он снова поднял тяжелые веки, вместо туманной морской дали его взору предстала грязная, вся в каких-то потеках и наростах, бетонная стена, тускло освещенная лучом карманного фонарика. Дощатая палуба исчезла, сменившись грязным земляным полом, вместо звездного неба над головой тяжело нависла корявая, с неровными стыками, бетонная плита.

«Что за черт? Уснул я, что ли?» — подумал он, протирая грязным кулаком слипающиеся глаза.

Он почесал затылок. Конечно, это был сон, но какой-то уж очень яркий, изобилующий подробностями и мелкими деталями, о которых он, Дмитрий Крестовский, до сих пор даже не подозревал. Он имел лишь самое общее и приблизительное представление о том, что такое фелюга. Или этот морской кольт… Оружие Дмитрий не любил и не особенно разбирался в нем — умел отличить пистолет от автомата, а охотничью двустволку от противотанковой пушки, и ладно. Но этот кольт — вороненый, с латунными вставками — до сих пор стоял перед его внутренним взором. И ведь не просто кольт, а именно морской, то есть выпускавшийся специально для американских флотских офицеров… Откуда, елки-палки, он мог это узнать? Мало того, Дмитрий сейчас, не раздумывая, взялся бы разобрать этот кольт на части и снова собрать…