Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

— Ого, — снова не удержался Глеб. — Вот она, цена научного авторитета! Однако и откровенным же парнем был этот Крестовский! Рассказывать про себя такие вещи… Да не только про себя — про академиков! Неужели это сошло ему с рук?

— Отнюдь, — возразила Ирина. — Поднялся жуткий шум, но этот ловкач немедленно заявил, что это никакие не мемуары, а всего лишь роман, написанный им для развлечения и не содержащий ничего, кроме вымысла. Это заявление, конечно же, не выдерживало критики, поскольку, создавая «роман для развлечения», люди, как правило, не вводят в него реально существующих персонажей, а если и вводят, то стараются не оскорблять их откровенной клеветой. Оба академика бушевали, грозя упечь его в Сибирь. Крестовский ответил им открытым письмом в «Ведомостях», предложив господам академикам, если они так им недовольны, сразиться на дуэли. Академические старцы, естественно, вызов не приняли, а вместо этого возбудили судебное преследование, спасаясь от которого Крестовский спешно отбыл в Новый Свет и где-то там бесследно пропал, оставив молодую жену с трехлетним сыном без средств к существованию… Вообще, история эта темная, и до сих пор никто точно не знает, существовал ли на самом деле пресловутый «клад Приама», а если существовал, то какова была его дальнейшая судьба. История с вывозом античного золота в корзинах с овощами многим кажется сомнительной, тем более что поведал ее публике сам Шлиман. А если вспомнить его странные переговоры с турецкими ювелирами и загадочную миссию, с которой он отправил Крестовского из Греции в Россию, можно строить любые догадки.

— Например? — с огромным интересом спросил Федор Филиппович.

— Например, что переговоры Шлимана с российским правительством о передаче «клада Приама» Эрмитажу были успешными, — ответила Андронова, — и что золото было отправлено морем в сопровождении человека, которому Шлиман безгранично доверял. Крестовский же, имея, с одной стороны, поручение Стефани и Шульце, а с другой — постоянную нужду в деньгах и скверную репутацию, просто присвоил клад, вынудив Шлимана торжественно вручить родной Германии великолепную коллекцию подделок…

— И теперь кое-что из этого украденного клада начинает всплывать у нас, в Москве, — закончил историю Федор Филиппович. — Отдаленный потомок Дмитрия Аполлоновича нуждался в наличных и начал потихонечку распродавать фамильные драгоценности… Да-а-а… Прямо копи царя Соломона!

— А что? — негромко произнес Слепой, неожиданно становясь на защиту Ирины, которая, честно говоря, ожидала нападения именно со стороны этого насмешника. — Убитого тоже зовут Дмитрием Крестовским. Коллекционер Степаниди не сказал, что обнаруженная на трупе серьга взята из клада Приама — видимо, просто потому, что считал это невозможным. Зато он сказал, что клад Приама содержал в себе точно такие же украшения. А головной убор, который убитый пытался описать коллекционеру Маевскому, в точности соответствует тому, что был найден Шлиманом и его женой при раскопках на Гиссарлыке. Все одно к одному, Федор Филиппович.

— Два сапога — пара, — сердито заявил генерал. — Искатели приключений. Дети капитана Гранта. Ну что же, попробуйте. Не нравится мне вся эта история с кладами и подземельями, но по существу возразить нечего, так что… попробуйте. Установлением связей убитого займутся другие. Я буду держать вас в курсе всего, что может представлять для вас интерес. А вы… Ну, я даже не знаю. Думайте, ищите…

Перед тем как покинуть конспиративную квартиру, Глеб Сиверов вдруг остановился на пороге, держась за дверную ручку, и фыркнул.

— Трехтысячелетние жабы, — сказал он. — Забавно!

— Там еще была змейка, — добавила Ирина. — Маленькая, но, по словам Шлимана, очень ядовитая…

…Он стоял спиной к мачте, легко отражая своей саблей с потускневшим офицерским темляком яростные, но неумелые наскоки напиравших со всех сторон турок. Перед глазами мелькали красные фески и потные, оливково-смуглые, черноусые лица с оскаленными, желтыми от кофе и табака зубами. В предрассветном сумраке все они казались одинаково серыми, зыбкими и нереальными, однако удары кривых ятаганов, передающиеся от эфеса усталому запястью, были сильными — призраки так не бьют.

Над освещенным масляной лампой пятачком замусоренной палубы слышалось шарканье подошв, лязг стали о сталь, тяжелое дыхание, с хрипом и свистом вырывавшееся из множества глоток, и гортанные возгласы атакующих. Он рубился, как всегда, весело и отчаянно, с насмешливым презрением к противнику, который, несмотря на подавляющее численное превосходство, ничего не мог противопоставить его обдуманной, холодной ярости. Усатый турок, у которого из-под распахнутого жилета выпирало толстое, поросшее седыми волосами брюхо, сделал богатырский замах. Дмитрий воткнул испачканный кровью клинок в это брюхо, надавил, вгоняя лезвие поглубже, и улыбнулся прямо в округлившиеся, мигом остекленевшие глаза. Слева вынырнул еще один усач в феске, занося над головой саблю, и Крестовский, не успев освободить клинок, выстрелил в него из вороненого морского кольта. Кольт бахнул так, что его, казалось, можно было услышать даже на берегу, место схватки на мгновение заволокло густым сероватым дымом. Дым быстро рассеялся, и два тела почти одновременно упали на залитую кровью палубу.