Михаил Кривич: Бюст на родине героя

Может, это слишком сильно сказано, но две фотографии в Энском краеведческом музее перевернули мое мировоззрение. Я представил себе, что творили в несчастном Энске восемнадцатого года осатаневшие от собственного всесилия, опьяненные вседозволенностью и кровью мальчишки и девчонки, как упивались они, страдавшие комплексом неполноценности, внезапно свалившейся на их не очень умные головы властью.

Особенно страшным мне казался юный чекист. Я чувствовал на себе его оловянный взгляд онаниста, слышал тяжелое сопенье, пошмыгивание забитым носом, физически ощущал прикосновение потных рук. Боже, сколько душ загубил товарищ Донат, вознесенный мутными волнами революции из учеников сапожника на гребень абсолютной власти — власти над человеческой жизнью! Я часто размышлял о его судьбе: его сто раз могли поставить к стенке и чужие, и свои, а скорее всего, все-таки свои, но мог и пережить чудом Гражданскую и пойти вверх — белая гимнастерка с ромбами, голубой околыш, допросы, процессы, расстрелы, отпуска в Крыму или в Сочи; а там тридцать седьмой, тут уж верный конец, однако могло произойти еще одно чудо — не взяли сразу, стучал на кого надо и потому уцелел, прошел войну особистом, брал, сажал, расстреливал в сорок восьмом, в пятьдесят втором, потом в середине пятидесятых отсиделся, а там снова понадобился, работал с диссидентами, хорошая пенсия, внуки на коленях, прогулки с палкой, выступления у пионерских костров, почет и уважение…

Может, и сейчас жив — такие живучи. Хотя вряд ли, ему должно быть за девяносто.

Он входит в мой гостиничный номер. И больше тридцати ему никак не дашь. Немного погрузнел, но все тот же: аккуратный зализ над низким лбом, рот приоткрыт — так от гланд и не избавился, глаза мутные, рожа гнусная.

Он представляется: старший оперуполномоченный угрозыска, имя, отчество, фамилия, — и раскрывает передо мной удостоверение в вишневых корочках. Конечно, не Донат и не Заколупин. И наверняка никогда не учился на сапожника. Но внутри у меня странный, незнакомый холодок, не страх, а ощущение надвигающейся жути, нереальности, ночного кошмара — такого я не испытывал даже тогда в милиции, когда меня упрятали в обезьянник. В памяти всплывает фраза из тонкой музейной брошюры, которую доводилось листать, «Необходимое руководство для агентов чрезвычайных комиссий», кажется, так она называлась: «Разведчики должны быть революционерами и неуклонно помнить одно, что они борются со своими злейшими врагами, которых они не должны щадить». Этот щадить не будет. Такие не умеют щадить.

Опер по-хозяйски усаживается за стол, достает блокнот и ручку. Я сажусь на стул поодаль. Начинается допрос.

Фамилия, имя, отчество, место постоянного жительства, род занятий. Отвечаю. Он сопит заложенным носом и записывает.

Цель приезда в Энск? Личная. А в анкете написали «служебная командировка» — чему прикажете верить? Пожимаю плечами. Какая личная цель — конкретно? Встреча со старым другом. С кем именно? Со Степаном Сидоровичем Крутых. Удовлетворенно записывает.

Опер без интереса выслушивает историю нашего со Степаном знакомства, перечень моих основных энских публикаций в центральной печати и заставляет меня вернуться к событиям последних дней. Где искал Степана, как нашел его в больнице, когда пришел к нему, когда ушел, когда вернулся — постарайтесь вспомнить как можно точнее, до минуты. Постараюсь, хотя до минуты не обещаю — хронометража не вел. И все же постарайтесь, это в ваших же интересах.

Посылай ментов к едрене-фене — учит Левушка. Отвечай только на прямые вопросы — учит Артем. Я следую указаниям Артема: точные ответы и ничего лишнего.

Что вы делали вчера на кладбище? Резкий поворот допроса, тщательно приберегаемый козырь опера. Я ждал этот вопрос и не задумывась отвечаю: предотвращал надругательство над могилой и эксгумацию трупа. Опер требует подробности. Я подробно рассказываю, не скрывая имя основного злоумышленника — американского гражданина Аркадия Захаровича Шика. Опер раздраженно сопит, но не записывает. У вас есть свидетели? Я называю свидетелей — всех, кроме Олега. Кстати сказать, я даже не знаю его фамилии, Олег и Олег, Натан его еще называет Аликом…

Так проходит часа полтора. Мой опер заметно устал — он тяжело сопит и часто раздражается: я вам русским языком говорю! помолчите, я не нуждаюсь в ваших комментариях! здесь вопросы задаю я! Сценарий плохого кино. Следовательским мастерством он вряд ли превосходит своего далекого предшественника Доната Заколупина, но ни на минуту не забывает, что борется со злейшим врагом, — настоящая революционная выучка!