Питер Чейни - За миллион или больше

– Да. Тогда она еще сидела дома. Она заявила, что ей требуется эта информация для рекламного агентства. Конечно, Морэ не имел понятия, что сам подготавливает свою гибель.

В цинизме Кулонжа не было и тени раскаяния. Он добавил деловым тоном адвоката, объясняющего условия контракта:

– Мы предварительно обо всем договорились.

– Но все же Валери очень рисковала, – заметил Морис.

Он имел в виду рукопись, портрет и все прочие пункты, в которых она была сообщницей.

– Вы ее – или она сама себя – поставили в опасное положение.

– Нападение – лучший способ защиты, – пожал плечами Кулонж.

– Все же для нее было, безопаснее совсем не впутываться сюда.

– Практически это было невозможно. Рано или поздно полиция обратила бы внимание на ее связь с Морэ.

Морис неохотно согласился с ним. Когда он передал рукопись комиссару на набережной Орфевр, тот объяснил, что вызвал бы Валери уже на следующий день. Не имей комиссар других отправных точек, он, естественно, стал бы расследовать возможность столкновения между любовниками.

– Полиция должна была с самого начала увериться в том, – вновь с воодушевлением заговорил Кулонж, – что это дело рук сумасшедшего.

Его глаза опять наполнились жизнью, и в них сверкнуло нечто похожее на гордость: видимо, он позабыл, в какой ситуации находится:

– В этом отношении начало получилось удачным. Все пошло как по маслу.

Морис должен был воздать ему должное. Все было мастерски запланировано и точно выполнено. Его невольно восхищали блестящая идея и мастерски разработанный план, оригинальность которых, как специалист, он вполне мог оценить. Для него происшедшая драма на какое-то время утратила человеческий аспект и стала интеллектуальной, спортивной задачей высочайшего класса.

– Где и когда вы напечатали текст? – спросил Морис.

– У Морэ, на его «Смит-короне». В ту последнюю, ночь, что он провел у Валери.

– А где вы взяли ключ от квартиры?

– Об этом позаботилась Валери. У нее был свой. Утром она позвонила мне на квартиру Морэ и сообщила, что Морэ звонил вам по поводу Дюпона, а также передала содержание вашего разговора. Она звонила из автомата, едва выйдя из дому, оставив там Морэ.

– Вы не опасались, что вас могли застать в его квартире?

– Я знал, что по утрам уборщица туда не ходит.

– А если бы Морэ вернулся раньше, чем предполагалось?

– Тогда Валери предупредила бы меня по телефону. Он должен был потратить на дорогу не менее получаса. У меня было достаточно времени, чтобы сделать все необходимое.

– А именно?

– На всякий случай я приготовился: я собирался застрелить его, как только он войдет.

– А если бы он долго не возвращался домой?

– Тогда бы нам пришлось все отложить.

Кулонж говорил совершенно равнодушным тоном, но капли пота на лбу выдавали его волнение.

– Знаете, – продолжал он, – самое худшее заключалось не в убийстве Морэ. Гораздо тяжелее было ночью, когда я сидел в его квартире. – И в сильном возбуждении он пояснил: – Для Валери и меня эта ночь была кошмарной. Он лежал в ее кровати… А я, полумертвый от ревности, торчал за машинкой и перепечатывал рукопись.

Кулонж посмотрел Морису в глаза твердым, непреклонным взглядом.

– Я не раскаиваюсь.

– Этого я бы не стал говорить на суде, – заметил Морис.

Кулонж повернулся и взял сигарету из позолоченной коробочки. Он курил ее быстрыми затяжками. Несмотря на кажущееся спокойствие, было заметно, что нервы его на пределе.

– Последняя сигарета кандидата на смертную казнь, – сказал он. – Я ведь заслужил ее, не правда ли? В конце концов, я совершил идеальное убийство. – С горькой иронией он добавил: – Ну, значит/я не так умен, как думал. Морэ был прав: убийца не может быть интеллигентным человеком.

Он попытался улыбнуться, но его улыбка больше походила на гримасу.

– Чего же вы ждете? Почему не звоните в полицию?

Морис не шевельнулся. Его чувства приобрели удивительную ясность. Он не узнавал самого себя. Молодой человек, сидевший напротив него, умышленно убил человека, но, несмотря на это, он не сердился на него и не презирал. Вопрос оставался открытым: кто был больше виновен, преступник или жертва?

Морис встал и тихо сказал:

– Если кто-нибудь добровольно является в полицию, то на суде это засчитывается как смягчающее вину обстоятельство.

Париж проснулся со всевозможными звуками дневной жизни. Стуча и гремя, проехала внизу молочная повозка.

«Любимый папа!