Александр Щелоков - Крысы в городе

Она сочувствовала пострадавшим, и в то же время ее не оставляла злорадная мысль: «Так им и надо!»

В самом деле, вступая на путь грабежа, самый тупой бандит должен учитывать возможность отпора. Не подумали, не учли? Значит, заслужили то, что получили.

Своего спасителя Фрося узнала сразу. Но лишь здесь, в больнице, ей стала известна его фамилия. Тогда, в Придонске, на вопрос, как его зовут, он ответил: «Жора», явно рассчитывая на то, что так она его не станет называть. И вот теперь, когда «Жора» — Георгий Лекарев, лейтенант милиции, — лежал перед ней беспомощно-слабым от потери крови и страшной раны в плече, она снова вспомнила о его жестокости, которую когда-то пыталась осуждать. Но сказать, глядя на лейтенанта: «Так тебе и надо!» — она уже не могла.

Ей открылась парадоксальная истина, которая многое объясняла. Разве может человек сохранять в себе баланс доброты и жестокости при любых обстоятельствах, если каждый день, каждый час его жизни сопряжен с возможностью получить пулю в лоб или стать свидетелем смерти товарища? Ведь был застрелен и тут же умер напарник Лекарева, а сам он тяжело ранен. Можно ли после этого требовать от Жоры, чтобы он, встретив бандита с оружием в руках, обошелся с ним как с неразумным ребенком, шлепнул его по попе и сказал: «Ай-ай-ай, нехорошо!»

Похлопывая Лекарева по щекам, чтобы привести его в чувство, Фрося испытывала странное, ранее незнакомое си ощущение. Что-то теплое, согревающее душу наполнило все ее существо, и вокруг стало светлее…

Вспомнив, где он видел девушку, склонившуюся над ним, Лекарев все же решил узнать, она это или не она.

— Как вас зовут? — спросил он с трудом.

— Фрося, — ответила она, и румянец вспыхнул на нежных щеках.

— Я вас знаю…

Да, он ее знал. Тогда, в городе, она не произвела на него особого впечатления: обычная растерянная девчушка, которую пытались ограбить. В той ситуации Лекарев готов был помочь любому человеку, окажись он под ножом бандита. И все же, вернувшись домой, заглянул в словарь, чтобы выяснить, что за имя — Фрося, — звучавшее немного по-деревенски. К своему удивлению, он узнал, что Эфросина — Радостная — имя одной из древнегреческих граций. В Италии имя звучит как Эуфрози-на, в Германии — Ойфрозине, в Англии — Юфросине. А в станице Рогозинской это имя носила веселая девушка Фрося.

И вот встреча. «Радостная» была рядом, а он не радовался.

За окном ветер раскачивал ветви старого каштана. Свет, проникая с улицы в окно, рассеивался на полу желтыми пятнами. Ритмичное движение этих пятен вызывало в памяти Лекаре-ва мерные есенинские строки:

Ничего у него еще не отцвело, не отзвенело, а сердце заходилось острой жалостью к самому себе, к незадавшейся жизни, в которой он уже терял и продолжает терять товарищей. В носу щемило, как бывало в детстве, когда хотелось плакать. И вдруг он понял, что причиной этой щемящей грусти прежде всего была молоденькая смешливая хохотушка Фрося…

Плохие новости летают, хорошие — ползают. Кто первым сумел приметить это, сказать трудно, но Катрич давно проверил истину на себе.

Очередной неприятностью, от которой у него буквально подкосились ноги, стало сообщение об убийстве Жоры Лекаре-ва. В пять сорок пять, ровно за пятнадцать минут до времени, когда Катрич вставал, ему позвонил дежурный по городу. Это совсем не входило в его обязанности, но майор милиции Горохов был старым приятелем Катрича и знал, что Лекарев его двоюродный брат.

Не вставая с постели, Катрич поднял трубку стоявшего на полу, в изголовье кровати аппарата. Выслушал сообщение и, ошарашенный им, остался лежать в постели.

Человек убит. Это значит, хоть вскакивай, хоть беги, чтобы побыстрее оказаться рядом, все равно ничто уже не изменится.

В обычные дни Катрич, едва открыв глаза, вскакивал с кровати. Он не позволял себе лишней минуты поваляться под одеялом ни в праздники, ни в будни. Полусонное лежание в кровати, как он убедился, не столько дарит отдых, сколько вливает в тело тягучую леность и нагоняет липкую дремоту. Оба этих состояния Катрич терпеть не мог. Встав и надев кроссовки, он брал со стола стакан холодной воды, налитой еще с вечера, выпивал его и выходил из дому. Зимой и летом, в дождь и зной он делал пятикилометровую пробежку по набережной. Вернувшись, включал холодный душ, становился под колючие струи, больно секшие тело. Приятных ощущений он при этом не испытывал и с удовольствием бросил бы эту процедуру к чертовой матери, если бы не верил, что она нужна и даже полезна.