Александр Щелоков - Крысы в городе

Он поплыл медленно, стараясь не растратить силы, которых почему-то ощущал в себе не так уж много.

Он плыл так долго, что начало казаться — у реки нет берегов. Огоньки, мерцавшие вдали, нисколько не приближались. Жутковатое ощущение возможной беды спазмом сжало желудок. Стараясь успокоить себя, Рыжов лег на спину. Над ним чернело бескрайнее небо, усыпанное блестками звезд. Издалека донесся глухой гул проходящего поезда. Это неожиданно подбодрило пловца.

Рыжов плыл и плыл, пока ноги не почувствовали мягкое песчаное дно. А огоньки все так же светились где-то далеко-далеко в степи.

Рыжов на подгибающихся от усталости ногах вышел на берег. Ветерок, до того казавшийся ласковым и теплым, стал вдруг колюче-холодным. Мурашки побежали по телу, которое тут же покрылось гусиными пупырями.

Течение снесло Рыжова далеко на восток. Желтоватое сияние города подсвечивало небо далеко в стороне.

Непрерывно растирая грудь руками, Рыжов быстрым шагом пошел по мокрому улежавшемуся песку.

Ему повезло. Минут через десять ходьбы он вышел к дому бакенщика — Тимофея Тимофеевича Лихоноса. Сюда, за пятнадцать километров от города, Рыжов за годы жизни в Придон-ске часто приплывал на моторке порыбачить и побаловаться тройной ухой.

Тимофеевич жил бобылем, сам вел немудреное домашнее и мудреное бакенное хозяйство, отличался добротой и гостеприимством. Домик его, стоявший на пригорке, при свете луны выглядел фрагментом картин Куинджи. Рядом, на мачте створного знака, светился фонарь.

Рыжов, обходя старые лодки, лежавшие кверху дном на берегу, приблизился к темному окну. Постучал в стекло согнутым пальцем. Долгое время на стук никто не отзывался. Наконец створка распахнулась и недовольный голос из глубины комнаты спросил:

— Кого черт принес, язви вас в душу?

— Тимофеевич, это я — Рыжов.

— Иван, что ли? — спросил хозяин недоверчиво. — Чотя лукавый по ночам тут таскает?

— Так уж вышло.

Тимофеевич впустил гостя в темный и теплый дом. Зажег свет.

— Здравствуй, отшельник! — сказал Рыжов. Хозяин оглядел голого гостя с недоверием.

— Ты, что ли, Иван Василич? Без штанов тебя и признать трудно.

— А то кто?

Они обнялись. От старика пахло свежей олифой. Объятия его были крепкие.

— Чего тебя сюда занесло? — спросил Лихонос, отстраняя Рыжова обеими руками, чтобы разглядеть получше. — Вроде и не стареешь…

— Некогда, Тимофеич. Все вот бегаю. То я за кем-то, то кто-то за мной.

— По чужим бабам шастаешь, что ли? Вся морда подпорчена. Ну, молодые! Кто же тебя застукал?

— Не то, Тимофеич, не то. Просто попал в кораблекрушение. Так уж вышло. У тебя телефон работает?

— Через раз, — объяснил Тимофеевич. — День звояять позволяет. День молчит, хоть ты разорвись.

На этот раз телефон работал. Катрич поднял трубку и сонным, недовольным голосом буркнул:

— Ну кто там? Другого времени нет?

— Это я, Артем.

Голос мгновенно изменился.

— Вы где, Иван Васильевич?! Я уже обыскался вас. Черт знает что думал.

— И правильно, потому как я был черт знает где и у кого. Ты можешь за мной приехать? И захвати для меня штаны. Любые, какие найдутся. Зачем? Да затем, что я голый…

Они сговорились. Рыжов повесил трубку. Повернулся к бакенщику:

— Тимофеич, у тебя ружье есть? Достань на всякий случай.

— Како ружье?!

Тимофеевич с подозрением посмотрел на Рыжова: друг-то друг, но куда ни кинь — прокурор. Ружьецо, конечно, имеется. Как такому не быть у русского мужика. Но оно не зарегистрировано. Испокон веку в казачьем доме водились не только двустволки, но и винтовочки нарезные. К тому же припасы к ним, и ничего, не возбранялось. Советская власть стала придумывать против этого массу запретов. Новая демократия пошла иным путем и все, кроме дыма охотничьего костра, обложила налогами. Охота ли мужику платить за стволы, которые больше для души, чем для стрельбы? И получается — только признайся, что есть двустволочка, бескурковая «ижевка» калибром двенадцать с резным прикладом и добрым припасом, неизвестно еще, во что это обойдется. Прокурор, хоть он сейчас и телешом, но даже без штанов от государственной должности не отставлен. Потому лучше умолчать: береженого Бог бережет.

Рыжов легко понял, что заставляет Лихоноса не выдавать оружия.

— Ладно, — сказал он, — сговоримся так. Ружье ты все же достань. И патроны. Лучше картечь. На всякий случай. Если не понадобится — уберешь. Я твоей пушки в глаза не видел. Идет?

— Сразу бы так и говорили, Иван Васильевич.