Ян-Филипп Зендкер - Голос одиночества

Да Лун отыскал в шкафу ночную сорочку, которую Инь‑Инь подарила матери незадолго до своего отъезда в Пекин. Длинные рукава украшали изящные рюши, грудь – перламутровая вышивка с бантом. Впервые увидев это великолепие, Минь Фан смущенно рассмеялась и заметила, что слишком стара для такого белья. Инь‑Инь пришлось долго разубеждать ее. Зато потом Минь Фан стала надевать подарок Инь‑Инь слишком часто и в конце концов положила в шкаф из опасения, что ткань протрется до дыр раньше времени от стирок. Да Лун поднес сорочку к носу. Он старался уловить оставшийся на ней аромат Минь Фан, но чувствовал только запах стирального порошка и нафталина. Ко всему прочему, сорочка стала слишком велика для ее исхудавшего тела. Да Лун с трудом просунул в рукава негнущиеся, как палки, руки. Ему пришлось даже сделать надрез с задней части горловины, чтобы надеть сорочку через голову. Потом расчесал редкие седые волосы Минь Фан и заколол их похожей на палочки для еды шпилькой. Умыл ее и впервые за несколько дней подрезал ногти. «Высокородный тщательно готовит свое отступление и приветливо прощается со всеми». Осторожно подхватив жену под мышки, Да Лун перенес ее на диван, а потом выволок на кухню тяжелый матрас, расположив его на полу между стеной и очагом. Туда же поставил музыкальный центр, которому нашел место рядом с мойкой.

Да Лун слышал, как хрипит Минь Фан, поэтому торопился. Он надел чистые штаны и свой любимый жакет из коричневого вельвета, который Минь Фан так часто латала на локтях.

Под конец он вынес жену на кухню и положил на матрас, подвинув ей под голову подушку. Внезапно душа Да Луна исполнилась покоем, какого не знала вот уже много месяцев. В последний раз он прошелся по всему дому. Проверил, заперта ли входная дверь, хорошо ли задернуты занавески. Он оставил на столе письмо и «Книгу Перемен», открытую на гексаграмме 33:

«Выбор бывает сделан, когда идущий ясно видит перед собой весь свой путь».

Да Лун вышел на кухню, закрыл дверь и просунул под нее полотенце. Пропан тяжелее воздуха, он будет стлаться по полу, поэтому зазоры под дверями следует заткнуть особенно тщательно.

Оставалась музыка. Медленно поворачивая ручку, Да Лун убавил звук. Минь Фан ненавидела, когда он резко выключал проигрывающее устройство нажатием кнопки. Он выбрал CD с записью концерта Шуберта в исполнении Инь‑Инь, который поставил с самого начала.

Да Лун осторожно подвинул жену и улегся рядом с ней, положив ее правую руку под свою голову, а свою левую под ее. Некоторое время они пролежали так без движения. Да Лун чувствовал, как колотится сердце Минь Фан, почти как его собственное. Но понемногу волнения улеглись. Да Лун медлил, как будто хотел дать их телам возможность на какое‑то время снова стать единым целым. Наконец он протянул руку к баллону и открыл кран. Пропан устремился наружу с тихим, равномерным шипением, и Да Лун еще сильнее прижался к жене. Бок к боку, висок к виску. Он чувствовал на лице ее теплое дыхание. Он видел перед собой ее прекрасное, полное сил тело. Ее груди, вскормившие двоих детей. Такова была Минь Фан до болезни. И он уснет, навсегда заключив ее в объятия. Сумерки сгущались. Мир вокруг словно погружался под воду. Да Лун закрыл глаза. Теперь он под защитой ее любви. Навеки.

Уснуть, без раскаяния, скорби, без гнева и страха – и все благодаря тебе. Ты закрыл глаза? Я не вижу, я чувствую это. Твое сердце бьется все спокойнее и медленнее. Промежутки между ударами растягиваются в вечность. Неужели ты уйдешь раньше меня? Подожди свою жену, Да Лун. Умереть однажды вечером не так уж плохо, говорил Конфуций. Усталые странники, мы останемся лежать на дне заката. Рука в руке, неужели это и есть смерть?

Сяо Ху задумчиво глядел на то, что осталось от его родителей, – две горстки серого пепла в неказистой урне из темного дерева. Он просил ссыпать их прах в одну общую урну, но оказалось, это запрещено законом. И вот теперь оба сосуда без крышек стоят на его обеденном столе. По комнате распространяется запах пепла или это только кажется ему?

Сяо Ху поднялся со стула, обхватил руками отцовскую урну и осторожно пересыпал его прах в урну матери. Едва заметное серое облачко, на мгновение повиснув в воздухе, осело на лакированной столешнице тоненькой серой пленкой. Сяо Ху растерялся. Он не мог просто так стереть прах отца со стола влажной тряпкой. Наконец он догадался достать из кармана кредитную карту, осторожно сгреб ею прах в кучку, собрал на бумажку и тоненькой струйкой высыпал в урну. Закрыв сосуд крышкой, Сяо Ху принялся трясти его, перемешивая родительский прах, сначала осторожно, а затем все сильнее и сильнее. Родители жили и умерли вместе, а значит, души их не упокоются, если прах будет разделен по разным урнам. Сяо Ху поставил сосуд на полку рядом с телевизором, положил возле него два апельсина, любимые фрукты матери, зажег ароматическую свечу и несколько раз поклонился. Он решил хранить родительский прах у себя, пока они с Инь‑Инь не решат, что с ним делать. Быть может, они похоронят урну в земле или развеют ее содержимое по ветру. До сих пор Сяо Ху не особенно об этом задумывался. Тема смерти, будь то чужой или своей собственной, до недавнего времени вообще мало его занимала. Он был слишком молод для этого. Он проникся ею, лишь ощутив удар судьбы – неожиданный и сразу с удвоенной силой, – да так, что сам себе удивился.