Галина Голицына - Дьявол – это женщина

У шефа началась истерика. Он брызгал слюной, топал коротенькими ножками, и от этого топанья седой хохолок надо лбом подпрыгивал очень и очень забавно.

Чтобы не рассмеяться, я снова опустила очи долу.

Лёша сидел неподвижно, будто сам себе памятник, даже не моргал. Восковая фигура из музея мадам Тюссо.

– Ты на прошлой неделе тиснула статейку, пока меня не было, и я смолчал, думал, может, читатели не заметят, а ты умная и сама всё поймёшь, – лютовал шеф. – Однако мне позвонили из приёмной Данилова и поинтересовались, что это мы себе позволяем. Им очень не понравилась наша самодеятельность, хотя та статья по сравнению с этой, – он опять потряс перед моим носом свежесвёрстанной полосой, – была просто-таки хвалебной.

– Там я тоже критиковала его методы работы, – осмелилась я подать голос.

– «Методы рабо-о-ты», – передразнил меня шеф. – Что ты понимаешь в методах работы сильных мира сего?

– Ничего не понимаю, – тут же согласилась я.

– А чего лезешь? Лавров Жанны д'Арк захотелось?

– Я борюсь за справедливость и правопорядок, – гнула я свою линию.

– Ага, ага! Вся газета, значит, за беззаконие, а ты одна, белая и пушистая, за справедливость и порядок! – снова затопал ножками Андрюша. – Жанну д'Арк, между прочим, на костре сожгли, если помнишь!

– Помню, как не помнить, – снова потупилась я.

– Во-от! А я пытаюсь твою бедовую головушку от беды-то и спасти!

– Поздно, Андрей Михайлович, – ожил памятник у окна. – Мы уже на плёнки вывели и в типографию отправили.

– Как, и эту отправили?..

– Все четыре отправили. Я же сразу, как зашёл к вам, доложил, – обиделся Лёша.

Газета наша еженедельная, выходит на шестнадцати полосах, или, как говорят обыватели, страницах. Каждый день редакция готовит и отправляет в типографию три полосы. Сегодня был последний день сдачи номера, поэтому в печать шло четыре полосы – три рабочие плюс первая. Первая вообще полосой не считалась, работы с ней было совсем мало, поскольку состояла она из большого нарядного фото из жизни города, обрамлённого по периметру анонсами материалов, включённых в номер. Сегодня в анонсы была вынесена и моя крамольная статья.

– Переверстать! Немедленно переверстать! Заменить!

– Чем? – скучным голосом поинтересовался Лёша.

– У тебя что, в загашнике ничего нет? – не поверил шеф.

– Такого объёма – нет.

Шеф от отчаянья завопил, снова затопал ногами, подёргал себя за седой хохолок. Уж лучше бы в ухо мне дал, честное слово, – до того мне было его жалко.

Мужики наши говорили, что все начальственные подзатыльники вреда приносили не больше комариных укусов. Андрюша наш – мужчинка миниатюрный, росточку маленького, злобы небольшой, складу, правда, истерического, но отходчивый. Покричит, слюной побрызжет, кулачком своим слегка потыкает нерадивому сотруднику в район головы или подмышки – куда достанет, – да на этом обычно и успокаивается. Ни тебе выговора, ни лишения премии, ни злобного шипения за спиной, – красота!

Курилка наша обычно, помыв, как полагается, шефу кости, в конце концов сходится во мнении, что такого шефа, как у нас, ещё поискать надо, но искать бесполезно, потому что руководителей лучше нашего Андрюши и в природе-то не бывает.

– Кто на прошлой неделе выпуск подписывал, когда меня не было? – обратился шеф к Алексею.

– Чан Кайши, кто ж ещё? – пожал тот плечами. – И сегодняшние полосы он подписал.

Чан Кайши – это заместитель главного редактора. Носил он странное непроизносимое имя Ксенофонт Досифеевич, был, по слухам, алчен, злобен, в гневе абсолютно непредсказуем, к тому же лицом был странно похож на жителя Поднебесной: глаза-щёлочки, носик пипкой, крупные зубы торчали изо рта, потому что во рту не умещались. Волосы, правда, имел не смоляные, а соломенно-жёлтые, но даже это не придавало его внешности ничего славянского. Он выглядел всё равно китайцем, только крашеным. К тому же ни один нормальный человек в здравом уме и трезвой памяти не мог с разбегу и без ошибок выговорить «Ксенофонт Досифеевич», а поскольку журналисты в силу особенностей профессии далеко не всегда бывают в трезвой памяти, то многие даже и не пытались запомнить этот безумный набор шипящих и свистящих.

Если надо было к заму обратиться, люди сипели что-то наподобие «Ксе-и-фи-сич», а за глаза называли его даже не по фамилии, а только Чан Кайши.

Можно, наверное, было прозвать его и Мао Цзедуном, и Дэн Сяопином, и просто Хунвейбином, но он уже пришёл к нам с прежнего места работы с именем Чан Кайши, так Чан Кайши и остался. В журналистском мире все друг друга знают, и потому однажды данная кличка прилипает намертво.