Татьяна Степанова - Предсказание – End

– Я Герман Либлинг, – сказал он. – Рад, что у моей сестры такие очаровательные подруги. Малышка, – он улыбнулся Кире, – а может, рискнем позвонить сестре, а?

Но звонить на мобильный Кассиопее не пришлось. На площади снова послышался шум мотора, и у салона остановилась еще одна машина – на этот раз ее. Кассиопея вошла как хозяйка, увидела брата и… Марина Андреевна и Кира с порога заметили, как она изменилась в лице.

– Привет, я к тебе, надо поговорить, – все так же просто, буднично сказал Герман, точно он расстался со своей сестрой только час назад.

Они вдвоем поднялись наверх.

Вера Захаровна в это время все еще стояла у окна, точно сомнамбула. Телефон звонил. Она не соединила Шубина. Он зазвонил снова, Шубин сам переключил и взял трубку.

Вера Захаровна, не отрываясь, смотрела на салон. Он там. И эта подлая смазливая девка тоже там. И сестра его вернулась и тоже там с ними, с ним.

– Я отъеду на некоторое время. Из энергокомпании если явятся, пусть подождут.

Вера Захаровна обернулась – Шубин стоял за ее спиной. Крайне взволнованный. Ему только что позвонил прокурор Костоглазов, но Шубин не сообщил своей секретарше, что возвращается в прокуратуру.

– Что вы сказали, Всеволод Васильевич?

– Я отъеду, энергетики приедут, пусть ждут.

На площади раздался визг тормозов. Возле салона красоты остановился милицейский «газик». Оттуда как горох посыпались экипированные до зубов патрульные. Начали стучать, барабанить в дверь. Ворвались внутрь. Вера Захаровна почувствовала, что ей трудно стоять, ноги не держали ее, но и сесть в свое кресло она не могла.

На ее глазах трое дюжих патрульных в бронежилетах вывели из салона Либлинга, заломив ему руки назад, и, как арестанта, грубо втолкнули в машину.

Сцена, разыгравшаяся в стенах прокуратуры, так и осталась неизвестной для Сергея Мещерского и его компаньона Фомы. Они при ней не присутствовали, а слышали впоследствии лишь ее отголоски, подхваченные и перетолкованные городом по-своему. Но все произошедшее в этот день в стенах прокуратуры стало прологом к тем жутким и трагическим событиям, которые обрушились на Тихий Городок и окончательно лишили его покоя.

Германа Либлинга доставили к прокурору Илье Костоглазову. Он вызвал своего помощника и приказал: «Никого ко мне не пускать». В это время у него в кабинете уже находились Всеволод Шубин и Иван Самолетов. Самолетов как явился вторично со своим предложением, так и сидел в конце длинного совещательного стола с непроницаемым видом. Мэр Шубин расхаживал по кабинету – от окна к двери, как тигр в клетке. Он был взвинчен, возвращение в прокуратуру не далось ему даром. Однако за чаем или водой, для того чтобы запить новую порцию своих таблеток, в приемную на этот раз не посылал.

Германа Либлинга ввели в кабинет все те же ражие стражи порядка. Костоглазов кивком отослал их за дверь, и они остались в приемной – на всякий пожарный.

Герман оглядел собравшихся. Когда-то он хорошо знал их всех. А они знали его.

– Салют, пацаны, – сказал он. – Рад встрече с вами безмерно. Только ради того, чтобы свидеться наконец нам всем, не стоило ломать мне руки и пугать до смерти мою сестру.

– Вот что. – Прокурор Костоглазов встал из-за стола. Утром, беседуя с Мещерским, он был в гражданском костюме, а теперь переоделся в форменный мундир. Голубизна этого прокурорского мундира ярко выделялась на белой офисной стене. – Вот что, гражданин Либлинг, если не хотите неприятностей, убирайтесь из города. Чтобы через час и духа вашего здесь не было.

– Вот те раз, а я ведь только что приехал. Вчера. И сразу канать? – Герман пожал плечами. Удобно уселся на стул возле прокурорского стола, хотя Костоглазов не приглашал его садиться. – Это как же понимать, а? Взашей, значит? А еще старые друзья. Я ехал, о встрече этой, может, мечтал. Два ящика коньяка французского, может, привез в багажнике. А вы – вон из города?

– Уезжай по-хорошему Герман, – сказал Самолетов.

– А ты-то что, Вань? Ну, они ладно – власть, – Герман обернулся к нему. Все общение опять-таки происходило в странной, почти парадоксальной манере, и это непременно отметил бы Мещерский, случись он здесь. Словно и не было долгих пятнадцати лет. Словно и не было никаких перемен в виде возраста, социального статуса и всего такого прочего. Словно и не было между этими четверыми ничего, кроме того, прошлого – недосказанного, недоговоренного, но от этого отнюдь не забытого. – Они власть, отцы города. Это ж надо, Севка с Илюхой Костоглазовым – отцы. Илья, ты ж вроде в Москве обретался?