Татьяна Рубцова - Убивающий взглядом

— А куртка мне понравилась, — мелькнула в салоне чья-то голова, но рука другого содрала куртку с жадных плеч и швырнула в сугроб прямо на голову Данила.

Микроавтобус сорвался с места и умчался, Данил остался один, путаясь в замше и барахтаясь в сугробе. Он хватал сведенными от холода руками снег и прижимал к горящему лицу.

Тут мимо пронеслась машина. Данил поднял голову и прислушался. Теперь он был полностью свободный, слепой и беззащитный. Единственное, что осталось у него — его собственная жизнь — была ему совершенно не нужна.

Срываясь и падая в снег, он наконец выкарабкался на дорогу, не замечая, что теплая замшевая куртка сползла в снег. Он напряженно прислушивался, глядя в лево так, словно он еще что-то мог увидеть.

Он слишком поздно приготовился и едва подался вперед, как машина промчалась мимо. Второй раз страх удержал его на месте, пропуская грохочущий и стреляющий газами грузовик. В третий раз он бросился вперед и упал точно под колеса проезжающей мимо малолитражки. Завизжали тормоза и колеса остановились, едва коснувшись его бока.

Выстрелом хлопнула дверца и заскрипел наст под быстрыми шагами.

— Ты сбил его!

— Он сам…

— Помоги, надо его вытащить из-под колес. Ты не можешь отодвинуть машину?

— Нет… он сам бросился.

— А его можно трогать? Вдруг у него все раздавлено?

— Он сам…

— Он шевелится. Помогай.

Данил был живучий, как дикий зверь.

Ему помогли, поддерживали за плечи, когда он выкатывался из-под машины.

— Господи, что у него с лицом? Что ты с ним сделал?

— Он сам.

— Надо его везти в больницу. Мужчина… молодой человек… куда вас отвезти? Господи, он же не видит.

Данил, трясясь от холода, сидел на накатанном насте, смотрел сквозь всех воспаленными глазами, и слезы лились по его щекам, тут же превращая лицо в корку льда. Он не плакал, нет, просто что-то случилось с его железами, и слезы лились, не переставая.

— Господи. Он молодой совсем и одетый прилично.

— Он сам…

— В одном свитере. Кто же он?

— Вон его куртка.

— Принеси… Молодой человек, вы можете встать? Попробуйте, пожалуйста.

Данила приподнимали слабые женские руки. Он стал помогать, хватаясь за ледяной бампер. Ноги его неуклюже скользили, он срывался и, наконец встал, трясясь еще сильнее.

— Сюда, сюда, вот дверца. Садитесь. Как жалко, что я не захватила термос.

Данил сел на сидение, съежившись и обхватив себя руками.

Снова раздались скрипучие шаги, приблизились.

— Ничего себе прикид, не Китай.

— Давай сюда.

На плечи Данила набросили куртку, и ему стало холоднее от заледеневшей замши.

— Как вас зовут, молодой человек?

— Может, он немой?

— Не пори ерунды. Сбил парня.

— Он сам!

Хозяева сели на сидения. Машина качнулась раз, другой, заработал двигатель и, дернувшись, она сорвалась с места.

— Куда ехать-то?

— В больницу, конечно. Ему совсем плохо, смотри, синий уже.

— А в какую?

— Откуда я знаю.

Четыре проповедницы Свидетелей Иеговы и молоденькая медсестра шли по узкому коридору Дома Слепых и Глухих.

— Осторожнее, воскликнула одна из них, пожилая, поддерживая свою духовную сестру, молодую и беременную. — Здесь линолеум вздутый, упадете, еще выкидыш приключится.

— У меня уже срок больше 40 недель, я перехаживаю.

— И все же рожать нужно в роддоме. Где же наши больные, девушка?

— Сейчас все в Красной комнате, каждый занят любимым делом.

— Кто же в этой палате?

— Это новенький, поступил к нам из пятой гор. больницы.

— Как его зовут?

— Никто не знает. У него…

— Что?

— Не помню… В общем, провал памяти. Мы зовем его Ванечкой, Ваней. Он с нами уже второй месяц.

— Все понятно. Галия, поработайте, пожалуйста, на этой ниве.

— Хорошо, сестра Наталья.

От имени Галия, от голоса, слепец, безучастно сидевший на заправленной простым одеялом постели, обернулся.

Галия онемела и помертвела. Перед ней сидел Данил, почти не изменившийся. Только волосы его сильно отросли, пробились усы, да подбородок покрывали редкие еще светлые волосы, а голубые глаза потускнели и широко раскрытые и ждущие, смотрели на нее, ничего не видя.

Он не шевелился, сдерживая дыхание. Крепко сжатые губы его шевельнулись и разжались.

— Кто здесь? — спросил он. Его голос, севший, совсем чужой, едва повиновался ему от долгого молчания. — Гала?

От голоса, от напряжения на лице ставшего ей вмиг чужим Данила, от незнакомого и неприятного запаха махорки и человеческой грязи, стоявшего в палате, Галия попятилась.