Татьяна Гармаш-Роффе: Тайна моего двойника

Я уперла руки в бока. Полотенце-тюрбан свалилось с моей головы, и растрепанные мокрые волосы рассыпались. Джонатан поймал полотенце, соскользнувшее вниз, и прижал его к лицу, вдыхая.

– Ты знаешь, что твой запах сводит меня с ума? Ты знаешь, чего мне стоило спать рядом с тобой, словно бесполому существу?

– Это твои проблемы. Чего бы тебе это ни стоило, тебе придется продолжать в том же духе! Убирайся из моей комнаты!

И я подумала, что я, похоже, неосознанно мщу ему за все эти «бесполые» отношения…

Джонатан ответил мне долгим, потемневшим взглядом.

– Ты хорошо подумала? – спросил он меня очень серьезно.

– Да!

– Очень хорошо?

– Отлично просто!

– Ладно.

Он сделал несколько шагов к двери, но, дойдя до нее, развернулся, прошел обратно и снова сел, нога на ногу.

– Я тебе не верю. Впрочем, я ожидал чего-то в этом роде… Ни одна женщина не простит такого обращения с ней, какое я позволил себе с тобой. Но это было вынужденно, Оля. Я не мог поступить иначе. Я не мог принять от тебя твой дар. Не имел права. Нельзя брать то, что принадлежит другому. Новый дом не возводят на развалинах – место должно быть сначала очищено. Иначе это разрушает новый дом, новые отношения… Прости меня, ладно? Перестань сердиться. Мы должны провести эту ночь вместе.

– Почему это мы должны?

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, и…

Ох! Это я – знаю? Я ничего не знаю! Этих слов я не слышала с тех самых пор, как он произнес их в больнице… И с тех самых пор я не перестаю гадать, что они означали, эти слова!

…До сих пор удивляюсь, как я, неимоверно им обрадовавшись, все же продолжала качать свои демократические права:

– Это твои проблемы! Я тебе ничего не должна!

– Послушай же! Дело не только в этом. Это… Как тебе объяснить… это примерно по тем же причинам, по которым Светлана просила тебя сразу перейти на «ты». Потому что если не сразу, то уже никогда. А эта ночь должна многое определить в нашей жизни…

– Кажется, мы завтра еще не умираем! – ответила я ехидно.

– Нет, конечно, нет. Но ты уже закончила свои дела здесь. И я тоже закончил твои дела. И мне надо уезжать…

Как уезжать?! Почему уезжать?! Куда, зачем?

Я не думала, что это так скоро… Я вообще не думала, что мы будем расставаться… Мне не до того было, я совершенно не представляла себе, что наступит день, когда Джонатана не будет рядом! Но у него ведь действительно есть своя жизнь, свои дела, о которых я, кстати, не знаю толком ничего, тогда как он о моих – все… И которые, должно быть, ждут его…

А тогда, вообще, зачем все это? Переспать с ним и попрощаться назавтра?

Приняв мое молчание за согласие, он потянул поясок моего халата.

– Уходи, – тихо сказала я. – Уходи.

– Нет.

– Я не буду с тобой спать.

– Будешь.

– Я сказала – нет! – повысила я голос.

– Послушай, я бы никогда не стал настаивать, если бы не был уверен, что ты этого хочешь! Признайся, ты просто ломаешься, ты ведешь себя как кокетка…

– А ты ведешь себя – как наглец! Убирайся вон!

– Ни за что. Я хочу тебя.

– Тогда тебе придется меня изнасиловать.

– Тогда придется.

Он поднялся со стула, обхватил меня, и через мгновение мои руки были в наручниках. В тех самых, из секс-магазина…

Я не успела изумиться, как оказалась на кровати. Мои сведенные руки Джонатан завел под подушку, и моя голова, лежавшая на ней, придавливала их своим весом, блокируя. Развернув полы моего халата, Джонатан склонился ко мне…

Я не находила слов. Я хотела возмутиться, но не успела. Его поцелуи горели на мне, как ожоги. Везде, где прикасались его губы, расцветали на мне диковинными цветами источия страсти. Он знал, мерзавец, что я замолчу, как только он сумеет до меня дотронуться…

И он сумел.

И я замолчала.

Я только кусала губы, чтобы не стонать от наслаждения, чтобы не выдать себя, чтобы не признать себя побежденной… Я не очень понимала, зачем я себя веду, как красная партизанка на допросе, тем более что хотела я того или нет, но я не представляла для Джонатана никакой тайны – он все обо мне знал, все мои мысли, чувства, желания…

И все же я кусала губы, и все же я удерживала дыхание. Из принципа или из упрямства, но я не хотела сдаваться, не хотела расписаться в том, что я рада принадлежать – ему.

Что ему уже – принадлежу…

Прошло, наверное, около получаса, а Джонатан все еще ласкал меня, а я все еще стискивала зубы и отворачивала голову. Мне было уже более чем хорошо, – мне было уже плохо. Плохо от утяжелившегося, налившегося низа, от набухшей, жаждущей соития плоти. Я могла своими глазами, всей своей сверхчуткой кожей убедиться, что Джонатан не импотент, но он словно ждал чего-то и никуда не торопился.