Збигнев Ненацкий - Трость с секретом

Он кивнул, и Розанна улыбнулась.

– Ох, подлец, – сказала она, – но уж больно ты мне нравишься. Взял бы ты меня в жены, что ли…

– Там видно будет. Пока что мне светит тюрьма.

– Я буду носить тебе передачи, – пообещала она.

На углу они поймали такси. Приехав домой, он взял из ее рук сумочку.

– Послушай, малышка! В прошлый раз я позволил себе заглянуть в твою сумку. Не можешь ли ты сказать своему Генрику, зачем тебе пистолет?

– А не можешь ли ты сказать своей Розанне, зачем ты заглядывал к ней в сумку?

Он и не подумал сказать ей правду.

– Я обратил внимание на то, что она на удивление тяжелая. Взял да и заглянул.

– Взял да и заглянул, – передразнила она его с комичной ужимкой. – А я вот возьму да и уйду сейчас. Ну-ну, не бойся, я не сделаю этого. Ведь ты вовсе не рылся в моей сумочке, тебе это приснилось.

– Что приснилось?

– Будто ты нашел пистолет.

– Не понимаю.

– Я тоже не понимаю: оружия-то я с собой не ношу. Генрик не знал, что и сказать.

– Послушай, может быть, ты рылся еще в чьей-нибудь сумке?

– Может, мне и впрямь приснилось?

– Не веришь? Ну, посмотри сам.

Она открыла свою черную сумочку (правда, сумка была не та, а поменьше) и высыпала на тахту все содержимое: кошелек, помаду, пудреницу и носовой платок. Генрик положил все обратно в сумочку, решив больше не забивать свою голову мыслями о пистолете. За последнее время ему пришлось пережить столько удивительных происшествий, что историю с пистолетом можно было вообще не принимать во внимание.

3 июня

Как только Генрик появился в клубе журналистов и взглянул на лица своих приятелей, он сразу понял, что его присутствие в доме убитой ни для кого не секрет. Правда, о смерти пани Бутылло газеты сообщали в самых общих чертах, – заканчивая заметки стереотипной фразой: «Следствие по делу продолжается». О причастности Генрика к этой истории журналистам проговорился, очевидно, один из сотрудников милиции. Смущенный чрезмерным интересом к своей особе, Генрик торопливо проглотил кофе и побежал в редакцию. В секретариате он столкнулся с Юлией, принесшей свои рисунки. Она дружелюбно улыбнулась ему, задержала его руку в своей.

– Генрик, – сказала она озабоченно, – это правда, что о тебе говорят?

– Если говорят, правда.

– Тебя якобы подозревают в двойном убийстве. – Она взяла его под руку и вывела в коридор. – И все из-за той женщины, не правда ли?

– О ком ты говоришь, Юлия?

– Влюбился, да? – Она не отпускала его.

– О ком ты говоришь, Юлия?

– О блондинке, что позавчера пришла к тебе в редакцию. Признайся, что она втянула тебя в эту кошмарную историю.

– Она.

– Генрик! Еще есть время, одумайся. Когда-то ты говорил, что любишь меня. Но тогда я не воспринимала тебя всерьез, ты казался мне старомодным и немного смешным. Купил какую-то смешную трость… Ты знаешь, я женщина без предрассудков, но ты поступил очень опрометчиво, связавшись с той женщиной. Она не для тебя. Отделайся от нее!

– Я уже отделался!

– Каким образом?

– Она убита, – коротко сказал Генрик.

Юлия резко повернулась и ушла. Это было в ее стиле: уйти, не сказав ни слова. Генрику не впервой терпеть такое. Вышучивала, насмехалась над ним, никогда не воспринимала его всерьез. Он был чересчур старомодным, а себя Юлия считала женщиной современной. «Современная, – подумал он иронически. – Она современна только в своих взглядах на живопись. А в жизни ведет себя чисто по-мещански – старается устроиться поудобнее». О ней рассказывали, что в художественном училище она страшно краснела, когда им задавали рисовать обнаженную натуру. Он вспомнил Розанну и подумал: «Это Юлия старомодна. А я-то современный человек».

Убежденный в своем превосходстве над Юлией, он отправился в редакционный архив и засел над подшивками лодзинских газет двадцать девятого года. Ротмистр, конечно, враль, но какая-то доля правды в его рассказах могла и быть.

Перелистав несколько десятков пожелтевших от времени страниц, он обратил внимание на крикливый заголовок: «УБИЙСТВО В ФУРГОНЕ ЦИРКАЧЕЙ». Другие заголовки: «СТИЛЕТ И ИЗМЕНА», «ПРЕКРАСНАЯ ЗАЗА – ЖЕРТВА ЧУДОВИЩНОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ»… Других заголовков прочесть не успел, ибо в архив вошел поэт Марек.

– Зачем ты оскорбил Юлию? – спросил он, пригладив рукой волосы. Он гордился своей прической. Благодаря близкому знакомству с парикмахером он был, пожалуй, единственным в городе обладателем такого великолепного «ежика».

– Я не хотел оскорблять ее, – оправдывался Генрик.