Збигнев Ненацкий - Трость с секретом

– Вы так думаете?

– Дорогой мой! Бутылло – мерзкий урод. Ни грана обаяния, – произнес старичок с явным отвращением.

– Каковы были отношения между Бутылло и его женой?

– Та, о которой вы говорите, не жена, а любовница. С женой он не живет уже года два. А эта чересчур красивая, чтобы не грешить. – Он озорно подмигнул левым глазом. – Ибо, как говорят философы, красивая женщина редко бывает добродетельной: мужчины не позволяют ей такой роскоши. К сожалению, не могу сообщить вам ничего конкретного. Не имею привычки интересоваться чужими делами.

– Вы были знакомы с Рикертом, – сказал Генрик. – Недавно вы даже что-то у него купили.

– Золоченую солонку. Рикерт был когда-то очень порядочным человеком. В свое время он даже преподавал историю искусств в одном из университетов. Но в последние годы он пошел по той же дорожке, что и Бутылло. Прежде я обращался к нему за консультациями, но в последнее время перестал.

– У меня к вам еще один вопрос, – сказал Генрик, посматривая на часы. – Почему с недавних пор комиссионные магазины отказались от услуг Бутылло?

– Бутылло как-то сдал на комиссию несколько прекрасных медных подсвечников. Вскоре оказалось, что эти подсвечники были украдены в одной из польских церквей. Потом он принес золотое блюдо, в котором один врач признал свою собственность, реквизированную во время войны фашистами. Знаете ли, сейчас у многих есть вещи, реквизированные немцами в оккупацию; потом они либо нашли новых владельцев, либо были брошены при отступлении. Так или иначе репутация пана Бутылло была сильно подмочена. В конце концов Бутылло оскорбился и стал искать связей с магазинами в Кракове и Варшаве.

– Нет, он не прекращал деятельности в Лодзи. Для этого он прибегал к помощи Рикерта, – объяснил Генрик.

– Вот как обстояло дело?! – изумился старик.

Генрик снова взглянул на часы. Половина десятого. Пора возвращаться к пани Бутылло. Он простился с Гневковским, направился к дому Бутылло. В окне горел свет, перед домом стоял желтый «вартбург». Генрик вошел в комнату. Дверь спальни была открыта.

– Вот и я! – воскликнул он.

Ответа не последовало. На кресле у камина лежал полуоткрытый чемодан, доверху набитый платьями. На ковре валялось несколько пар туфель на шпильках.

– А вот и я! – Он заглянул в спальню. На широкой кровати лежало несколько небрежно брошенных платьев. Он прошел в кухню. И здесь горел свет. На газовой плите тихонько свистел чайник. «Наверное, пошла к соседке», – подумал он. Не желая в отсутствие хозяйки шнырять по квартире, вернулся в салон. Закурил сигарету, сел на тахту и нажал на клавишу радиолы. Услышал знакомую мелодию из «Трехгрошовой оперы» Брехта. Устроился поудобнее и снова закурил, прислушиваясь к словам песни.

До одиннадцати он слушал «Трехгрошовую оперу». Потом начался концерт джазовой музыки, его стало клонить ко сну, а пани Бутылло все еще не было. Он вышел на воздух. Автомобиль стоял перед домом, в саду царили тишина и мрак. «Заболталась она с соседкой», – проворчал Генрик. Снова развалился на тахте. Прямо перед ним был камин и то место, где нашли тело убитого Бутылло. Когда глаза смыкались, ему чудилось, будто сквозь прикрытые ресницы он видит лежащее на полу тело. Тогда он широко открывал глаза и упрекал себя в трусости.

Кончились последние известия, прозвучал гимн, и Генрик поймал станцию Монте-Карло. Танцевальная музыка вернула ему утерянное было душевное равновесие. Но уже через минуту его вновь охватило беспокойство, которое все росло и росло. Он вдруг подумал: «А может, пани Бутылло вышла в сад и ее там убили?» В голове назойливо звучал куплет из брехтовской песни.

«Я должен выйти в сад и поискать ее», – убеждал он себя. Генрик боялся, боялся все сильнее и сильнее. Внезапно ему привиделось, будто чье-то лицо прижалось к стеклу. Он сорвался с тахты и выхватил штык из ножен. Со штыком в руке подбежал к двери и закрыл ее на задвижку. Потом спустил в комнате шторы.

«Я должен выйти в сад», – медленно повторял он, но даже не сделал попытки встать. Из приемника лилась эстрадная музыка, ревел саксофон. Генрик решился. Подошел к двери, широко распахнул ее и остановился на пороге.

– Пани Бутылло! А-ау! – крикнул он неверным голосом. Чутко вслушиваясь в звуки, рождаемые ночью, он дошел до калитки и вернулся обратно, совершенно успокоившись.

– Она сейчас придет. Я трус и истерик, – произнес он вслух. Выключил на кухне газ и, чтобы убедить себя в собственной храбрости, оставил двери открытыми. Рядом с дверью, ведущей из коридора в салон, он поставил стул. «Если кто-нибудь попытается войти в салон, стул упадет». Растянулся на тахте, в ногах положил обнаженный штык и заснул легким младенческим сном.