Ростислав Самбук - Миллион в сигаретной пачке

– Вот и все, что требовалось от вас, – удовлетворенно констатировал Воловик.

Успенская испуганно посмотрела на него.

– Но ведь… – раздраженно сказала она, и Хаблак понял, что сейчас она впервые нехорошо подумала о Булавацком. – Неужели? Неужели я сама помогла?…

Хаблак подумал несколько секунд и как можно доверительнее сказал:

– Я не могу ничего требовать от вас, Лариса Яковлевна, но просил бы не сообщать Булавацкому о нашем разговоре. Конечно, вы можете позвонить ему или дать телеграмму, – он, должно быть, правильно разгадал мысли Успенской, потому что она дернулась на стуле и слишком подчеркнуто замахала рукой, – но вы только встревожите его, разумеется, если за этими деньгами что-то кроется. Даже если и ничего не кроется, – прибавил он после паузы.

Успенская не могла не согласиться с ним.

– Ладно, – твердо пообещала она, – считайте, что мы договорились.

Когда Хаблак, пропустив вперед участкового, закрывал за собой дверь, все же не удержалась от вопроса:

– Вы сами поедете к Булавацкому? Отказываться не было оснований.

– Да, я.

– Когда, если не секрет?

– Ну, какой тут секрет! Очевидно, завтра.

Она хотела сказать что-то еще, но сдержалась и на прощание улыбнулась Хаблаку то ли вымученно, то ли умоляюще.

Ветер пах полынью и еще какими-то степными травами, словно был настоян на них и Хаблаку казалось, что он и сам пропах травами.

Капитан уже второй день был в Херсоне. Перед отъездом они с Каштановым составили план действий, решив сначала не трогать Булавацкого, но на всякий случай установить круг его знакомств и связей. Борис Свиридович жил в довольно просторном одноэтажном домике, принадлежавшем его сестре Ганне Свиридовне Глушко. Она работала на обувной фабрике, уходила на работу в половине восьмого, возвращалась после четырех, и Борис Свиридович весь день оставался в одиночестве. Вчера утром немного поработал в "садике, а сегодня, хотя миновал уже третий час, еще не выходил из дому.

Домик стоял на тихой боковой улице, и Хаблаку с сотрудником городского угрозыска лейтенантом Михайлом Романикой пришлось принять некоторые меры, чтобы не обнаружить себя. Сначала Хаблак сидел за кружкой пива и с газетой в шашлычной за углом, откуда была хорошо видна Черешневая, потом поменялся местами с Романикой – через одну усадьбу за домиком Глушко была детская площадка, и очень удобно изображать отца, озабоченного проделками своего непослушного потомка.

Вчерашний день прошел спокойно – никто к Булавацкому не приходил, вечером заглянула только соседка, должно быть, позвонить по телефону – Хаблак еще вчера установил, что домик Ганны Свиридовны телефонизирован. Если и сегодня ничего не произойдет, Хаблак решил вечером заглянуть к Булавацкому – вряд ли тот приехал в Херсон по делам.

В половине четвертого – Хаблак это точно зафиксировал – напротив дома номер тридцать семь остановился мужчина в поношенном зеленоватом костюме и сорочке с незастегнутым воротничком. Немного постоял, осмотрелся вокруг и, решительно перейдя улицу, поднялся на крыльцо домика Глушко. Постоял у двери, поковырялся в замке и вошел внутрь.

Хаблак, как было условлено с Романикой, направился по Черешневой к шашлычной. Еще издали увидел, что лейтенант тоже оставил свой пост и пошел ему навстречу. Они сошлись на углу, и Романика возбужденно сказал:

– Это вор-рецидивист Володька Осташевич по кличке Рогатый. Вышел из колонии год назад и, по нашим данным, «завязал».

– Угу… – только и успел неопределенно сказать Хаблак, как дверь домика открылась, и на крыльцо выскользнул Рогатый. Капитан засек время – Осташевич пробыл у Булавацкого минуты три, не больше.

Рогатый явно был чем-то напуган – нервно осматривался, поправлял незастегнутый воротничок сорочки, будто ему вдруг стало душно, и быстро прошел от крыльца к калитке. Взглянул на улицу и, держа руки в карманах, направился вдоль заборов к центру. Он прошел совсем близко от Хаблака и Романики, капитану даже удалось перехватить его взгляд – теперь у него не оставалось сомнений: Осташевич или натворил что-то в домике Глушко, или увидел там что-то необычное – глаза его бегали и плотно сжатые губы побелели.

Хаблак проводил взглядом сгорбленную фигуру Рогатого и приказал:

– Будем брать.

Романика подал знак шоферу «Москвича», стоявшего напротив шашлычной, они сели в машину и двинулись вслед за Рогатым. Когда машина затормозила возле Осташевича, тот сразу все понял: остановился и оглянулся, небось хотел удрать, но Романика уже положил ему руку на плечо.