Геннадий Бачериков - Забытый вальс

– Сочувствую и разделяю ваше горе. Вы воцерковлены?

– Простите?…

– Службы в церкви посещаете?

– Да, нет. Вообще-то я крещеный, но как-то…

– Понятно, теперь большинство так. Но вам бы хорошо на исповедь прийти, причаститься, глядишь горе-то и утишится. Попробуйте еще Экклезиаста почитать, там хорошо написано для облегчения страждущих. А на исповедь приходите, и просто так поговорить можно, спросите отца Петра. А сейчас руки вот так, ковшичком сложите. Благослови тебя господи!

На улице моросил мелкий дождь. Добровольцы из числа присутствовавших на похоронах мужчин, среди которых был и Николай, вывезли и погрузили гробы в автобусы. Похоронный караван катил по московским улицам, не привлекая внимания прохожих, прячущихся под зонтами, и в основном смотрящих под ноги, чтобы не попасть в очередную лужу. Редко кто бросал взгляд на три одинаковых автобуса следующих друг за другом, да и эти взгляды были равнодушно-любопытствующими. Николай с тоской смотрел в окно. Там на улицах все шло обычным порядком, и никому дела нет до того, что оборвались чьи-то жизни, а линии чьих-то судеб пойдут из-за этого совсем другими путями. Когда автобусы уже подъехали к воротам кладбища, какая-то старушка в нелепом плюшевом жакете, в клетчатом платке, повязанном по-деревенски, с узлом на затылке и с двумя кошелками через плечо, вдруг остановилась, провожая взглядом автобус, в котором он ехал, и несколько раз перекрестилась, шепча что-то.

Перед воротами произошла заминка. Дежуривший возле них мужичок, на котором ввиду дождя была армейская плащ-палатка, а на ногах почему-то лаковые ботинки, делал вид, что въезжать на территорию кладбища, ну никак не положено. Твердость его убеждений моментально испарилась при виде бутылки, возникшей в руках Любови Константиновны. Волшебным образом ворота растворились в тот самый момент, когда бутылка исчезла под плащ-палаткой.

Прощание возле могилы было недолгим, дождь хлынул уже по-настоящему, и нахрапистый бригадир могильщиков бесцеремонно торопил агента похоронного бюро, которая пытаясь придать какую-то приличную моменту скорбь и торжественность, включила принесенный с собой кассетник с записью похоронного марша. В тот момент, когда она пригласила присутствующих «прощаться с погребаемыми», то ли из-за того, что батарейки были старыми, то ли из-за попадания воды, пленка вдруг замедлилась, музыка превратилась в какофонию, и под эти звуки Николай, шедший в середине стихийно возникшей цепочки прощавшихся, остановился у гроба, на котором лежал Людин портрет. Шедшие за ним обходили его, держа одной рукой зонтик, другой прикасались к каждому гробу, замирали на мгновение, пытаясь принять печально-задумчивый вид, как бы выражая всю глубину скорби, которую они чувствуют и отходили в сторону. А он стоял, не в силах снять руку с крышки. Ему казалось, что пока он находится тут рядом, все еще живо то, что было с ними. Но стоит ему отойти, как порвутся последние нити, соединяющие их, и все начнет стремительно уходить в туман забвения. Он с грустью подумал, что пройдет несколько лет, и размоются в памяти черты любимого лица, а у него нет даже фотографии. Тут к нему торопливо подошла агент похоронного бюро и, сохраняя скорбное выражение на лице, злым шепотом попросила его отойти. Вслед ней поспешали уже могильщики с брезентовыми лямками в руках.

Опустили в общую могилу гробы. Директриса высыпала на крышки данную ей при отпевании в церкви землю. Снова выстроилась очередь, на этот раз, чтобы брезгливо бросить щепотку раскисшей от дождя земли и торопливо поспешить в автобусы на ходу подставляя запачканные руки под струйки дождя, текущие с зонтов. В спину им летели звуки глухих ударов земли о крышки гробов, которые торопливо засыпали рабочие, торопящиеся поскорее приобщиться к дарам, которыми Любовь Константиновна подогрела их интерес к работе.

Поминки директриса организовала в небольшом кафе-стекляшке, расположенном рядом с метро «Новослободская». Когда автобусы подкатили к нему, из них вышел уже повеселевший народ. Дождь кончился, и большинство осталось на улице, покурить и поговорить, поскольку многие давно не виделись. Стихийно организовалось несколько кучек, – отдельно родственники, отдельно коллеги по работе. Николай в задумчивости прохаживался возле кафе – он не курил, когда вдруг услышал, что в одной из компаний упоминают Алексея Аполлоновича. Толстый вальяжный мужчина, распускавший в этот момент узел галстука, говорил, что у него была назначена встреча с ювелиром на позавчера, но тот на встречу не пришел, и он второй день не может до него дозвониться. Еще один из родственников сказал, что пытался сообщить Алексею Аполлоновичу об аварии, но тоже потерпел неудачу. Подозвали Любовь Константиновну, которая знала все. Та сообщила, что ювелира пытались разыскать и даже оставили ему записку в почтовом ящике, но он так и не объявился. Родственники проявили живейший интерес к судьбе пропавшего Алексея Аполлоновича, нашелся кто-то заявивший, что у него большие связи в МУРе, директриса тут же договорилась с ним о взаимодействии и пригласила всех в кафе.