Александр Андрюхин - Казнь за разглашение

— Зинаида Петровна, ещё раз здравствуйте! Это Леонид Берестов. Я хотел уточнить вот что: вы сказали, что вашего сына убили и до сих пор не завели уголовного дела. Я правильно понял или что-то путаю?

— Ничего вы не путаете! Вы все поняли правильно. Я шесть лет добивалась возбуждения уголовного дела по факту убийства моего сына, но так и не добилась. Писала в районную прокуратуру, затем в городскую, наконец в Генеральную — и всегда один и тот же ответ: «В возбуждении уголовного дела отказано за отсутствием состава преступления». Согласно заключению экспертизы, Алексей Климентьев умер своей смертью.

— У вас есть официальный ответ из Генеральной прокуратуры?

— У меня есть все ответы. И даже от депутата Мосгордумы Алексея Гонеева. Я и туда писала.

— Зинаида Петровна, о вашем деле сообщали какие-нибудь газеты?

— Ни одна! Брался журналист из «Версии», но у него не получилось.

— Странно, — пробормотал Берестов, соображая, что если профессиональный журналист по криминалу не смог раскрутить это дело, то стоит ли соваться ему — дилетанту.

— А если я возьмусь раскрутить это убийство, вы не будете возражать?

На том конце провода возникла пауза.

— Не знаю, — пробормотала женщина. — Я, конечно, не возражаю, если вы об этом напишете. Но могут возникнуть проблемы с вашим редактором. Публико вать такой материл — значит ссориться с милицией и прокуратурой.

— Это уже мои проблемы. Итак, если вы не возражаете, давайте встретимся завтра утром и вы мне подробно расскажете обо всей этой истории с убийством. А главное, покажете ответы из прокуратуры.

— Хорошо. Подъезжайте завтра к десяти, — сказала Климентьева и положила трубку.

Берестов схватился за сердце. Что это с ним происходит? С самого начала разговора в груди как-то тоскливо защемило. Может, что-то случилось с женой и сыном? Он принялся набирать лондонский телефон жены.

— В Англию звоним? — произнесла ехидно секретарша, не отрываясь от компьютера.

— Как ты видишь спиной?

— Все, что связано с заграницей, я чувствую сердцем.

— Какое непатриотичное у тебя сердце.

— Зато горячее…

На том конце провода оборвались позывные гудки и послышался знакомый до боли голос.

— Привет, это я! — выдохнул Берестов. — Говори по-русски. Твой классический нижегородский я прощу!

— Наконец-то! — воскликнула жена. — А я думаю, куда ты пропал?

— В России ничего не пропадает. Как у тебя дела, в твоем Лондоне? Хотя какие у тебя дела? Как Алешка? Учится, или дурака валяет?

— Так ведь каникулы! Совсем стал плохой. Мы живы-здоровы, у нас все хорошо, только с квартиры выгоняют…

— Намек понят! Через неделю зарплата. Перечислю в тот же день! Еще что скажешь неприятного? Ничего не случилось?

— Ну что здесь может случиться с их вековыми традициями? Не Россия же, в конце концов!

— Россию попрошу не трогать. Это святое. Возвращаться собираешься?

— Пока не выдворят из Лондона, добровольно не вернусь. По английскому закону, я имею право ещё на два года.

— Закон законом, а ностальгия не мучает?

— Мучает только безденежье! — рассмеялась жена. — Кстати, ты в отпуск к нам собираешься? Мы соскучились. Хотя не надо, не приезжай. Это дорого. Лучше эти деньги пришли нам.

— Так и сделаю. Послушай, у меня к тебе вот какая просьба. Сходи в Египетский зал Британского музея и сфотографируй все барельефы на саркофагах. Фотографии кинь в мой электронный ящик.

— Все барельефы? Да ты с ума сошел! Это сколько же нужно пленки.

— На пленку я тебе вышлю.

— Не в этом дело. Ты хочешь, чтобы я свалилась посреди Египетского зала? Это же адская работа!

— Не свалишься! Джентльмены поддержат. Все! Пока! Целую! Алешке огромный привет!

Берестов положил трубку, и секретарша не замедлила вставить:

— Разговор я вычту у вас из зарплаты!

— Я тебе вычту! — рявкнул Берестов и отправился взглянуть на Лилечку.

На следующий день Леонид с утра поехал на Большую Дорогомиловскую. На этот раз, переступив порог квартиры Зинаиды Петровны, он с удивлением отметил, что в ней чистота и порядок. Полы в прихожей блестят, и ноги не спотыкаются о сапоги, коробки и целлофановые пакеты. Туфли и тапочки аккуратно сложены в ящик из-под обуви. И сама Климентьева сияет как начищенный самовар.

— Проходите в комнату и, ради бога, не снимайте обувь, — произнесла она и отправилась на кухню, из которой доносился аромат печеной курицы.

Берестов не нашел тапочек, в носках прошел к комнату и присел на краешек дивана. На журнальном столике стояли хрустальная ваза с фруктами и два высоких бокала. Он осмотрелся и не нашел ни малейших признаков вчерашнего бардака. Все было вычищено, выскоблено и протерто благоухающей полиролью. «Просто метаморфоза», — мелькнуло в голове у Берестова, и он, покосившись на портрет парня в черной рамке, начал рассматривать развешенные на стене фотографии.