Александр Андрюхин: Казнь за разглашение

В марте 1994 года московская пейджинговая станция Полежаевского района приняла весьма странное сообщение: «Любимая, когда ты вернешься из Варшавы, меня уже не будет в живых. Не пытайся выяснить обстоятельства моей гибели. Это очень опасно. Не вини никого в моей смерти. Во всем виноват только я. Знай, что я любил тебя по-настоящему и хотел на тебе жениться. Прости, что вышло так нелепо. Те десять минут, которые отпущены мне на раскаяние, я буду смотреть в твои глаза. Прощай! Твой Алексей».

Мужчина, продиктовавший это сообщение, попросил оператора сбросить его на указанный пейджер ровно через неделю. Через неделю сообщение было сброшено. Однако на этом история не закончилась. Она продолжилась через шесть лет.

Это душное майское утро не предвещало ничего плохого. Все было буднично и обычно, как всегда по понедельникам. Все мысли тридцатипятилетнего журналиста Леонида Берестова, переступившего порог редакции, крутились исключительно вокруг его коллеги Лилечки Ивановой. Пожалуй, только она скрашивала эти тяжелые сонные понедельники, по которым Авекян производил «накачку» корреспондентов. Летучки по понедельникам журналисты переносили тяжело, но Берестов весь этот бред, который нес редактор по поводу вышедшего номера, пропускал мимо ушей, поскольку напротив него за столом грациозно восседала Лилечка.

Но в это утро она запаздывала. От этого на душе было уныло. Собравшиеся в кабинете редактора корреспонденты молчали и ждали очередной взбучки. Однако, вопреки ожиданиям, у Авекяна было хорошее настроение. Номер ему понравился. Он бодро заметил, что по качеству газета уже обошла «Комсомолку», но ещё не дотягивает до «Московских новостей», хотя темы у журналистов по-прежнему хреновые, даже, можно сказать, «абсолютно не конают», а если и «конают», то в противоположную сторону от рейтинга. Словом, если так будет продолжаться, то он разгонит на хрен всю редакцию и наберет новый состав, который самостоятельно будет «надыбывать» и приносить ему в зубах на задних лапках исключительно только «жареное с клубничкой».

Обычно на этих словах синий взор Ивановой встречался с насмешливым взглядом Берестова. Он улыбался, а она закатывала глазки. Но сегодня её не было, и Берестову ничего не оставалось, как скучно зевнуть. Авекяну это не понравилось. Он остановил на Берестове свой тяжелый шестнадцатиполосный взгляд и деловито произнес:

— А ты, Берестов, лови фотографа и кати с ним на Большую Дорогомиловскую. Оттуда звонила женщина. У неё в квартире инопланетяне. Короче, мне нужен эксклюзив.

— Эксклюзив с инопланетянами?

— С женщиной.

Берестов окинул взглядом коллег, которые едва удерживались, чтобы не лопнуть со смеху, и произнес иронично:

— Это для первой полосы?

— Посмотрим. Если будет суперзаметка, поместим на первую.

— А если у неё не все дома? Я имею в виду инопланетян.

— Тогда на тринадцатую.

Авекян полоснул всех уничтожающим взглядом, словно Шварценеггер огнеметом наперевес, и пробасил:

— Еще вопросы есть?

— Молчание — знак согласия несогласных, — ответил за всех Берестов, выдержав томительную паузу.

После чего журналисты стали молча подниматься со стульев и поспешно расходиться по своим местам, демонстрируя неистовую деловитость. Берестов задержался.

— Послушай, Ашот! На этой неделе я хотел заняться гуманитарной помощью. Мы с тобой об этом в пятницу говорили. Тема любопытная и ещё нигде не поднималась.

— Это никому не интересно.

— За всех-то решать зачем? Народу тоже иной раз хочется узнать, с какой целью американцы оказывают нам гуманитарную помощь. А главное, чем это через двадцать лет аукнется.

— Мне не нужны абстрактные размышления. Мне нужны факты. Суперфакты! Про инопланетян читают. А про гуманитарную читать не будут!

— Не надо всех под свою гребенку, Ашот! Не так уж читатель и глуп, как его малюют редакторы бульварных газет. Это во-первых. А во-вторых, когда я сюда пришел, мы договаривались, что я буду обозревать экономику, а не мистику. А что в результате? Все мои темы по экономике ты рубишь на уровне заявок, а с меня требуешь всякую уфологическую дребедень.

— Правильно требую. Потому что это читабельно.

— То-то, я смотрю, тираж у нас от такой читабельности просто бешеный!

Берестов развернулся на каблуках и молниеносно вылетел из кабинета, не дожидаясь, пока редактор разразится грубой бранью, поскольку задета его самая больная тема. Вообще, он бывает очень неинтелли гентным. И не только с мужчинами. Словом, чурка!